Дюрер, идиот, врал и не заслуживал прощения, ибо выудил историю не из собственного воображения, а из бросовой газетенки, печатающей из номера в номер мрачные творения Энн Редклиф и ее собратьев.
Но обновил ее, как немецкие красильщики, работающие с новомодными анилиновыми красками. Подвесил лампу в пятьсот свечей в руинах замка, населенного ночными тенями, а в подвальном зале пыток усадил инквизитора в балахоне на клубное кресло последней модели.
Ради немого экстаза прекрасных глаз студентки он был готов похвастаться тем, что задушил букмекера или скототорговца.
История дома с журавлями закончилась бегством по пустырям со стрельбой из револьвера по летящим теням. Дюрер замолчал, потом заказал гамбургские сигары из светлого табака.
Он обладал великим искусством предварять рассказ или прерывать его в самом напряженном месте курительной паузой.
— Помнишь Краба, корреспондента Импресса? — спросил он. — Когда Стивенс, шеф отдела информации, сошел с ума, ему поручили «написать статью» об аде.
Крабб отправился на задание и вернулся через два года, утверждая, что выполнил поручение.
Его почти нельзя было узнать, словно он скрыл лицо под маской Горгоны.
Стивенс уже сидел в уютном санатории, а не в вонючем редакционном кабинете. Крабб нанес больному визит, и, похоже, заведение пришлось ему по вкусу, поскольку он так и не покинул его.
Статья Крабба о мире бесконечного мрака не увидела света.
— Юмористическая сторона ужаса, — усмехнулся я, — ведь нет никого забавнее, чем сумасшедший, не так ли?
Дюрер сделал вид, что смеется.
Смех и глупость, которую он сморозил в следующую минуту, лишили его галантного преимущества в беседе.
— Хотел бы, — провозгласил он, выпятив грудь и выглядя законченным идиотом, — получить задание взять интервью у властителей ада!
На полу яростно зазвенела ложечка. Мы оба буквально замерли в ступоре. Студентка вскочила, подошла к нашему столику и мрачно уставилась на Дюрера.
— Месье, — произнесла она, — вы заслуживаете, чтобы вам сказали: «Заметано!»
И удалилась, с силой хлопнув дверью.
— На языке школьников это означает, — с издевкой сообщил я, — тебя ловят на слове.
Журналист выглядел растерянным.
— Не знаю, — пробормотал он, — что вызвало ее выходку, она так увлеченно слушала.
Меня переполняла жгучая радость.
— Ты пересказал несколько страниц из романа — и какого романа! Но пока не превратил невероятное в смешное, милый ребенок, похоже, верил тебе, но как только здравый смысл твоими же устами стал издеваться над дьяволом, она возмутилась!
Мы вышли из таверны. Настал тихий час сумерек, когда зажигаются фонари.
— Не могу же я изобретать ад ради нее, — прошептал он.
Столкновение с хаосом и непоследовательностью в логическом развитии событий случилось внезапно.
Мы шли по узкой улочке старого города вдоль домов с темными фасадами, где вся жизнь протекала в далеких кухоньках, выходивших в замшелые задние дворики. Вдруг перед нами возник чистенький розовый домик с нежно-зелеными ставнями; в светлом окне виднелось старческое личико, сморщенное, как кулак прачки. Старик читал книгу с мятыми страницами. Дюрер каким-то странным движением попытался вцепиться в мою руку, потом одним прыжком оказался у двери — та распахнулась и захлопнулась, мгновенно проглотив Дюрера.
Я остался один, застыв в тупом недоумении.
Старичок продолжал читать, а через некоторое время его заслонили старые шторы.
Я в испуге бросился прочь.
Дюрер исчез ужасающе быстро.
Наш разум требует предисловия к любому событию. Он ненавидит неожиданное, тратит три четверти сил в попытке предвидеть будущее и хочет, чтобы все происходило в замедленном темпе.
Не сомневаюсь, в действие включились неведомые силы; я не ощущал ужаса, а был шокирован, словно кто-то нарушил светские условности.
Дюрер не вернулся в «Ярый кабан».