— Убирайтесь! Мы не разговариваем с прессой!
— Я не журналист, мэм, — Оливер прислушался, но ответа не последовало. Увидев в этом свой шанс, он продолжил, приложив удостоверение к стеклянной вставке в двери: — Мэм, меня зовут Оливер Эллингтон, и я главный инспектор отделения по борьбе с серьёзной и организованной преступностью Лондона. Я бы не стал лететь через половину Европы из банального любопытства…
За дверью было тихо какое-то время, потом в замке зашуршало, и дверь отворилась.
— Бруно Амадио, — миловидная женщина среднего возраста пригласила Оливера жестом в дом. — Моего мужа зовут Бруно. По псевдониму его называют только журналисты, которые в последнее время серьёзно докучают нам, поэтому я и приняла вас за одного из них. Прошу простить моё заблуждение.
Оливер кивнул и занял место на кушетке, на которую ему указала женщина.
— Меня зовут Ариана, — женщина села напротив. — Бруно сейчас нет дома. Я могу помочь вам?
— Дело в том, что… — Оливер пытался подобрать слова, чтобы не испортить едва возникшее доверие. — Дело в том, что в Лондоне случилась череда пожаров…
— … в которых были найдены картины Бруно, — закончила его мысль Ариана. — Я знаю. Как я уже говорила, нам докучают журналисты. Именно из-за этой истории.
— Мне очень жаль, что так вышло, — Оливер сожалел искренне. Уж кто, а жена художника однозначно входила не в круг подозреваемых, а в круг потерпевших. — Позвольте мне задать вам несколько вопросов. Ровно столько, сколько вы сочтёте уместными.
Ариана улыбнулась на этот раз вполне радушно и кивнула.
— На всех пожарах находили репродукции картин вашего супруга. Возможно, это дело вкуса и интересов, но почему ваш супруг рисует только плачущих детей?
— Глупости! — отмахнулась Ариана с улыбкой на лице. — Он рисует прекраснейшие пейзажи и натюрморты. Но люди хотят его «плачущих детей». В своё время, ещё в Италии, он сделал себе имя на этих картинах, потому что странные туристы хотели только их, и теперь по всему миру считается, что Бруно только их и рисовал. А нам нужны были деньги, и поэтому Бруно снова и снова рисовал их.
Оливер довольно кивнул: ему было не по себе от мысли, что художник рисует только плачущих мальчиков и девочек. Но если это не так и такие картины были скорее вынужденным начинанием, то это в корне меняло дело.
— Правда ли, что моделей для своих картин ваш супруг находил в приютах или брал за плату у цыган? — нерешительно спросил Эллингтон. Задавать неудобные вопросы было его профессией, но сейчас ему это претило.
— Неправда, — однозначно ответила Ариана. — Все дети, которых Бруно когда-либо рисовал, были детьми наших друзей или знакомых, соседей или коллег по работе. Каждого из них он знал лично. Ни одного сиротки, ни одного цыганского ребёнка он не нарисовал.
И снова Оливер облегчённо вздохнул, пообещав себе никогда больше не верить жёлтой прессе.
— Мэм… Этот вопрос, возможно, покажется вам…
— Спрашивайте, — Ариана тепло улыбнулась. — За последнее время я слышала много разных вопросов и привыкла ко всему.
— Хорошо. Дети… дети на картинах всегда плачут. Говорят, ваш муж рассказывал им страшные истории и даже пугал огнём.
Ариана поднялась и жестом руки призвала Оливера сделать то же самое.
— Пойдёмте со мной. Я покажу вам что-то.
До ателье художника они шли молча: Ариана показывала дорогу, а Оливер рассматривал прекрасные пейзажи оливковых плантаций и морских берегов, плотно развешанные в длинном коридоре. Только зайдя в огромную светлую комнату, Ариана снова заговорила.
— Посмотрите, — она обвела рукой помещение. — Посмотрите внимательно и скажите, что вы видите.
Эллингтон внимательно присмотрелся к картине, которая стояла к нему ближе остальных, подошёл вплотную, потом к другой картине, ещё одной…