— А вы ее любите — правду-то? — вдруг спрашивает Ваня.
Я на него смотрю и не знаю, что ответить.
Странно. Я смерть не люблю, когда лгут, а ведь в книжке читаешь иной раз неправду, или сама сказку сочиняешь, и любо. Что же делать, когда вся правда кругом скучная, а выдумка в книгах интересная.
Вздрогнула я и говорю Ване:
— Видишь — в жизни ложь не люблю… Когда лгут для чего-нибудь — это грешно. А когда так просто, в книгах выдумки пишут, — это ничего.
— А жизнь-то эту нашу вы любите? — спрашивает опять Ваня и словно дрожит весь.
— Нашу жизнь? — опять удивляюсь я. — Жизнь, как жизнь — другие в бедности, в нужде живут, голодают…
— А другие веселятся…
— Ну, я веселья не люблю. И барышней была, не любила, а теперь, на тридцать седьмом году, и подавно.
— Ах, тетушка, разве я о таком веселье говорю? Что у нас весельем называется? Для барышень — танцы да кавалеры, а для молодежи — собраться, выпить, к Миллерше за реку поехать… это не веселье.
Вот вы говорите… бедность, нужда… а другие, нищие — свою жизнь на нашу не променяют… Или вот странники… Странника кормите, сколько хотите, да посадите в контору — он сбежит. Ведь кто как веселье понимает. Вот бы за границу поехать… Разные страны посмотреть, или подвиги какие совершать… Я раз сон видел, что я, вот, рыцарь. Знаете, такой рыцарь, какие в прежние времена на турок ходили…
— Крестоносец, — подсказываю.
— Вот-вот. И лошадь у меня в такой юбке с оборкой, и на лбу у нее железное острие надето… Копье у меня длинное, с перехватом, и перья на шлеме… точь-в-точь как на картинке в романе «Ивангое»[2]… Вы, тетушка, эту книжку читали?
— Читала, читала… Ну, а что же ты дальше во сне видел?
— А будто я турок победил и с музыкой в их крепость въезжаю, все мне кланяются, цветы бросают… Ковры на балконах… И из гарема султанша выходит, за ней арапы, такие веера из перьев на палках несут… Красоты она неописанной…
Но Ваня сна не успел досказать. Пришел братец Андрей Акимович из клуба — и удивился, что мы так поздно сидим.
Странный этот Ванин сон.
Все в нем так складно. Все подробности он видит и рассказывает, и будто по книжке. Отчего это я таких снов не вижу?
Только как же это? У него султанша идолам молилась?
Ведь она магометанка, так какие же у них идолы?..
Я ему это сказала. Он удивился и словно растерялся, а потом говорит: «Ведь это во сне, тетенька».
Конечно, мало ли что во сне приснится… А только сама не знаю, почему мне это досадно стало: захотелось, чтобы все на правду было похоже…
Если начнешь о себе думать, да за своими чувствами и мыслями следить, странное что-то замечаешь…
У меня иногда бывает, что чувствую что-то, а что, — сказать не умею… Странно чувствую — будто одним сердцем…
Например, идешь мимо какого-нибудь дома и вдруг, — или весело, или грустно станет, и кажется, что я в этом доме жила, только я была не я, а совсем другая, и лицо было у меня другое, и характер другой… Будто сон наяву…
Вот спрошу Ваню: бывает это с ним?
Ваня говорит, что бывает. Недавно он себя разбойником вообразил и городского голову ограбил, потом со своей шайкой в лесу спрятался, а их солдаты искали…
Даже жутко слушать было, как ему это хорошо представилось — словно вправду.
Сегодня Ване приснился сон, будто он старец, спасается в пустыне, и дьявол его пугает и искушает…
Интереснее всего было, как каждая песчинка в бабочку превратилась, и вдруг все поднялось на воздух: «Будто пестрый снег», — говорит.
Если бы я такой сон увидала — мне бы иначе приснилось. У Вани потом тьма наступила, и волки завыли… а я бы увидала, как через это стадо бабочек идет Божья Матерь с Младенцем и кругом от нее свет…
Отчего я таких снов не вижу?
Братец Андрей Акимович сегодня на Ваню рассердился. Ваня что-то в счетах напутал. Иван всплакнул. Я зашла к нему — стала утешать.
— Ничего, тетенька, это я только немножко огорчился… У меня теперь такой сон есть, что мне все равно.