Стебли татарника металлически зашуршали под посвежевшим ветром, и в их шелесте Алексу почудился звон оружия. Стараясь сохранять почтительность, унимая накатившую нервную дрожь, Алекс попятился, выбираясь из колючего пятачка. Жоркин звонок нагнал его уже в улочке Н. Всегда иронично-холодный и сдержанный Жорка, узнав, что Алекс самолично полез искать отмеченное ими накануне место, выругался так, что любой кировский гопник бы позавидовал. Алекс, не давая ему разгуляться, сказал, что хотел бы пойти в больницу, узнать как дела у Дарьи Александровны Ольховской, а после того у него будет к светиле сыска Вольману серьезный разговор. Жорка, сразу успокоившись и вернувшись к обычному деловому тону, сказал, что подождет у входа в больницу.
- К Дарье Александровне пока нельзя, – человек с тяжелым квадратным лицом порылся в карманах и, извлекши непочатую пачку, с болезненным наслаждением закурил. Они с Жоркой заговорили, обмениваясь малопонятными фразами, обрубленными и обывочными, как полустертые письмена. Но Алекс, и так не слишком вслушивавшийся, вовсе потерял интерес к ним, когда на крыльце появился молодой паренек. Пат Ольховский... Он выдавился из приоткрывшейся тяжелой двери больницы, как паста из тюбика, тугая пружина хлопнула за ним створкой двери со звуком пушечного выстрела. Но парень даже не вздрогнул, только прищурился на свет, как будто успел от него отвыкнуть, и что-то тихо, устало сказал в ответ квадратнолицему – а потом увидел их с Жоркой. И это словно придало сил – он что-то буркнул, быстро, не глядя ни на кого, сбежал с крыльца и почти побежал по улице.
Пат Ольховский... Он очень изменился в сравнении с тем, как Алекс запомнил его – мальчишеская мягкость черт исчезла, линия челюсти стала четкой, как на набросках Родена, и все черты словно определились, обозначились.
- Я сейчас, – бросил Алекс и кинулся вслед за Патом. Его удалось нагнать только за углом, на поперечной улице.
- Привет! Не узнал? – Только бы зацепить, прекратить этот его бег! Пат остановился с выражением мученика – и Алекс обругал себя за легкомысленный тон.
- Узнал...
- Пат... я тоже... – он хотел сказать “приходил узнать о Дарье Александровне”, но слова застряли в горле. Пат со сверхъестественным спокойствием осмотрел его с ног до головы, и Алекс, собрав все силы, спросил: – Как она?
- Меня не пустили. Восстановительный период, сказали, – голос Пата был прежним, глуховатым и чуть в нос. Переломавшийся юношеский баритон. Но взгляд смягчился. Сами того не заметив, оба зашагали по улице, держась рядом и попадая в ногу.
- Я приехал... – тут Алекс подумал, что о том, что его пригласили в связи с расследованием, говорить не стоит. – Я приехал, собственно, снова к вам с бабушкой. В связи с той статуей. Посмотреть, поизучать... Многое осталось непонятным. Ты тогда говорил о Фетисове, скульпторе... – он вспомнил обрывок Жоркиного разговора – скульптор-то и был главным подозреваемым в покушении на Дарью Александровну.
Но Пат словно и не расслышал слова “скульптор” – он заговорил о статуе и об удивительном открытии, которое “они с Женей” сделали – под бетоном оказался мрамор, совершенно не поврежденный. Неожиданно для себя Алекс почувствовал легкий укол неудовольствия, услышав это “мы с Женей”. Еще неожиданнее была мысль о том, как вырос Пат и что из неуклюжего “пятиногого щенка”, как один их преподаватель называл подростков, стал взрослым юношей. Черт бы тебя, Куретовский, оборвал себя Алекс – а если бы на месте Пата была какая-нибудь... Патриция, ты бы тоже думал о том, как она повзрослела?
Потом Пат словно спохватился и оборвал себя.
- Фетисов разбил статую, – мрачно произнес он. – Как раз перед нападением на бабушку.