- Судя по событиям – 30-40 годы XIX века. Некто, входивший в состав экспедиции, посланной от Академии художеств по Высочайшему повелению...
- Алекс, не издевайся!
- Не буду. Это, очевидно, та самая экспедиция, что привезла украшающих набережную сфинксов. А автор записок – морской офицер, судя по упоминанию вахт и мореходных терминов, – прихватил из Александрии еще и статую. Жертвою обаяния которой и пал, то ли навсегда утратив рассудок, то ли все же потом вернув его на место.
- Снова чертова статуя!
- Снова, Жора.
- А ты знаешь, что бетонные обломки, найденные нами в подвале музея, имеют странный вид: одна сторона как будто нормальная поверхность скульптурной формы, а другая – гладкая, почти отполированная. Будто облегала что-то очень гладкое, – сказал Вольман, не глядя на Куретовского, уставясь прямо перед собой. – Я попытался сложить – бетонная одежда, бетонная пилотка, куски подставки...
- Постамента.
- ...но ни одной детали руки, ноги, лица. Этот бетон, как снятая одежда. Сброшенная одежда...
После столовой Пат почувствовал себя отяжелевшим и довольным. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок – утром же в его желудок не лезла ни яичница, ни колбаса, ни сыр с хлебом. А сейчас было хорошо, и даже на душе как-то спокойнее стало.
Он не спеша дошел до парка и сел на первую попавшуюся скамейку в тени. Не было ни души, но в такой жаркий день это не казалось чем-то необычным.
Слабое дуновение ветерка снова донесло запах гари. Обыкновенный запах, сказал кто-то в сознании Пата. А вот другая часть сознания была удивлена. Как ему раньше не замечалось, что в Н. воздух пропитан этой горьковатой вонью? Вроде ж и городок ни разу не промышленный, один полуживой консервный завод на отшибе и все. Запах горящего дерева становился все отчетливее. На какой-то момент воздух словно сгустился, и Пат услышал отдаленный гул пламени...
- ...Корабли горят! – это говорит он, Пат. Это его голос говорит на том же самом языке, что и Лайос с Женей. Лайос? Какой еще Лайос, для чего тут детское прозвище?..
- Корабли! Лувийцы добрались до кораблей!
- До чьих? – спокойные серые глаза впитывают отблеск светильников. Теплые рыжие огоньки пляшут на сводах шатра, и вверх уходит дым. А сильная рука со сбитыми костяшками пальцев лежит на лире...
- Неужели ты ничего не сделаешь? Ты бок о бок сражался с этими людьми почти десять лет, неужели ты спокойно будешь смотреть, как их убивают?
- Друг мой, я достаточно ясно понял их, когда они жаждали человеческой жертвы, когда кричали “Убейте деву!” – лишь для того, чтобы доплыть сюда и поживиться. А теперь, когда их царь оскорбил меня – нет, во мне нет к ним жалости.
- Поживиться?! А сам ты...
- А сам я не лучше их. Но я знаю, что мне не уйти от этих стен живым, оттого, быть может, мне легче. Все, о чем мне стоит заботиться – чтобы посмерть обо мне осталась слава. В таких войнах, дорогой мой друг, каждый сам за себя. Я – за себя.
- Тогда позволь мне... взять твои доспехи и шлем.
- Для чего непременно мои?
“Не надо! Не иди, останься!”
- Лувийцы примут меня за тебя и разбегутся как зайцы. Увидя твой шлем и его белое оперение, твой щит, кованый не руками людей, но руками богов...
- Я не узнаю тебя, друг мой! Никогда еще не говорил ты так пространно и витиевато. Не хитрый ли советник царя надоумил?
- Гордость тебя ослепила – неужели и во мне ты видишь врага?
- Нет, не вижу.