Перо Мрети заскребло о лист. Зеленые глаза сощурились.
— Значит, приукрасим. Это не сложно. Берем первые две фразы, складываем… ну, например, так: «Наша связь — на уровне вытянутой руки, стоит только закрыть глаза и представить небо. Под моими ногами — песчаное дно реки, под твоими ногами бушует морская пена».
— Сразу видно — перевод вольный, — улыбнулся Альтвиг.
Менестрель рассмеялся:
— Нормально все. Главное, чтоб на музыку лег.
— А ты ее еще не написал?
— Зачем? — изумился парень. — А, в смысле новую? И в мыслях не было. Я хочу подогнать строки под прежнюю, из «Небесных кораблей». Создать единое целое из первой и второй песен.
Инквизитор приподнял брови.
— Ой, да ладно тебе, — отмахнулся Рикартиат и вернулся к староприбрежному варианту. — Хм… если честно, эта строфа мне не нравится. И так понятно, что кто-то где-то кого-то ждет. На кой черт усложнять? Пропустим ее. Возьмем следующую…
Альтвиг озадаченно моргнул. До сих пор он считал песнопевцев безгрешными. Живут, приносят в мир музыку, собирают со слушателей монеты… но о том, что до принесения они эту музыку коверкают на свой лад, парень даже не догадывался.
Мреть тем временем продолжал:
— «Hatalie na el» — «Я не помню». Потом «тебя», «она», «отобрать»… О, есть еще «зачем». Получается: «я не помню, зачем она тебя отобрала». А здесь… э-э… не подскажешь, что это за слово?
Инквизитор вздохнул.
— «Grarte» — мстить, «klarrene» — плакать.
— Ага, спасибо. Черт… — Рикартиат потер переносицу. — Сейчас я… а-а-апчхи!
— Будь здоров.
— Пчхи!
— Будь.
— Пчха-а!
— Здоров, — закончил Альтвиг.
— Еще раз спасибо, — прогудел менестрель. И пожаловался: — Если я заболею, Илаурэн меня убьет. Я должен был родиться медведем и впадать в спячку зимой. Ты не подумай, я люблю холод, снег и ледяные наросты. Но здоровье у меня хлипкое.
Он снова чихнул, едва не уронив книгу. Инквизитор подхватил ее на лету, устроил у себя на коленях.
— Сиди уж, хлипкий.
Рикартиат вымученно улыбнулся.
— Вот эта строка — «я не помню, зачем она тебя отобрала», а эта — «я не помню, почему она мстит и почему не плачет». Дальше… эй, ты чего?
— Оттуда ни черта не видно, — ответил менестрель, посмевший использовать плечо Альтвига, как точку опоры. — Жалко тебе? Я не тяжелый.
— Толкнешь меня — удавлю, — пригрозил тот.
— Хорошо. Продолжай.
Инквизитор представил, будто Мрети нет рядом, и невозмутимо перевел следующий фрагмент. И следующий. И следующий. А когда от песни ничего не осталось, он принялся рассуждать, как лучше соотнести получившиеся фразы с изначальными. Отыскал несколько рифм, с восторгом предложил их Рикартиату… и обнаружил, что тот спит. Картина забавная: менестрель согрелся благодаря Альтвигу, и им тут же воспользовалась серая полосатая кошка, забравшись на руки и счастливо урча.
— Действительно удавить тебя, что ли, — пробормотал инквизитор. — Ты нагл, как сам Сатана.
Но исполнять задуманное он, конечно, не стал. Осторожно отобрал у спящего менестреля перо и пергамент, заметил, что набросок начала заплыл чернилами. По кусочку вспомнил его, переписал, присовокупив последние строфы — в том виде, в каком сложил их самостоятельно:
«Я не помню, зачем отобрала тебя она,
я не помню, за что она мстит и о ком не плачет;
но зато понимаю, что жизнь и душа одна
у меня — Невезения, и у нее — Удачи.
Я прошу тебя — еще капельку подожди,