И тут вдруг я вспомнила слова Ларгуса, который словно болванчик повторял: “Опасность, свободная энканта”.
— Но ошейник же подавляет волю, — ответила я, пропустив остальные слова мимо, надеясь вытянуть из рыжего больше информации.
— Подавляет, — согласился бородач, — но не тогда, когда энканта надевает его сама себе.
— Погоди, — я неверяще тряхнула головой, пытаясь сложить в голове мозаику, — получается, энканта может раздобыть ошейник подчинения, надеть его и жить не таясь?
Звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой, но я все равно надеялась.
— Не совсем так, — Кирк опасливо заозирался по сторонам и приложил палец к губам, предупреждая меня, потому что я невольно повысила голос. — Лазейка в самом обучении энкант, подчиненные все равно влегкую различают себе-подобных, вот только поднимать тревогу обязаны лишь при обнаружении свободных. На тех, чьи шеи не венчает ошейник, по инструкции должна быть обрушена мощная разрушительная сила, программу вбивают в каждого менталиста. При наличии собственного ошейника все равно придется таиться, жить тихо и не высовываться. А еще собственные силы ощущать словно из подвала. Но…
— Но? — переспросила я, когда пауза слишком затянулась.
— Но даже такая жизнь не сравнится с рабством. В наши годы принято считать, что менталисты не обладают интеллектом, что мы лишь орудие остальных магов. В каком-то смысле так оно и есть, особенно после школы энкант, где калеными розгами выжигают малейшее непослушание, превращая человека в овощ.
К сожалению, я не была в курсе дел, но нутром ощущала волны страха и покорности, идущие от бородача. Интересно, как он получил свою свободу?
А потом меня неожиданно пронзило чувство непонятной тревоги, словно вот-вот мне скажут убираться к демонам. Я решила не ждать у моря погода, а тут же задать вопрос, так и вертящийся на языке:
— Кирк, зачем ты все это мне рассказал? Какие у тебя на меня планы? — я задержала дыхание, опасаясь услышать нечто ужасное, и слегка прищурилась.
Еда еще не остыла и пахла просто восхитительно, но аппетит вдруг куда-то испарился. Зато где-то за грудиной распространялась глухая боль.