Джим задрожал, глаза закатились от неизбежного ужаса. Вот бы потерять сознание. Вот бы умереть.
— Мисс Пибоди, нашатыря! Иначе мистер Гордон пропустит всё интересное.
Он снова очнулся, чтобы ощутить всю гамму ужаса и боли происходящего с ним. В ведро снова что-то шлёпнулось.
— Это была часть кишечника, — услужливо доложил профессор, послав Джиму дежурную улыбку. — Мы с мисс Пибоди посовещались, что такой длинный кишечный тракт вам ни к чему. Не переживайте, осталось совсем немного. Селезёнка и поджелудочная.
В нём осталось совсем не много, а смерть всё не приходила.
— Зажим, мисс Пибоди, — в последний раз скомандовал профессор. — Зашивайте. Как закончите, сообщите, и мы продолжим работать с разумом нашего дорогого мистера Гордона. Если конечно от него ещё что-то осталось.
Джим думал, что снова теряет сознание, когда перед глазами замельтешили светотени.
/Безумие — это смысл, разбитый вдребезги/
В глаза снова светили фонариком.
— Реакция, несомненно, есть.
— Джим, вы меня слышите?
Джим попытался ответить, но вместо человеческой речи из неповоротливого рта вырвалось какое-то невнятное мычание.
«Да! Я слышу вас!» — кричал его разум, а изо рта по подбородку текла липкая слюна.
Он хотел стереть её рукой, но руки тоже ему не подчинялись. Лежали безвольно вдоль тела.
— Это не имеет смысла. Безусловные рефлексы, несомненно, в норме, но что касается психики… — сказал один.
— Кто знает, что он пережил, — сказал другой, и добавил шёпотом: — там.
— Его разум мёртв. Уже полгода прошло, но позитивной динамики не наблюдается. Продолжать терапию не имеет смысла.
— У него же были какие-то родственники?
— Кажется, брат…
«Что они говорят? Что за чушь они несут? Я здесь! Не смейте разговаривать так, будто меня здесь нет!»
— М, м, м… — замычал рот, еле шевеля губами.
— Что это с ним?
— Обмочился, должно быть. Нужно позвать медсестру. С этим, думаю, всё. Продолжим обход. Ещё пара пациентов, а там и ленч…
«Стойте! Куда вы? Сделайте что-нибудь! Вы не можете меня так оставить! Вытащите меня отсюда! Я ещё жив! Я здесь!»
Дверь палаты закрылась. Стало темно. Всё внутри Джима содрогалось в невидимой истерике. Он переворачивал вымышленные столы, пинал несуществующие стулья и они разлетались в щепки о невидимую стену того, за пределы чего он не мог вытолкнуть свой разум. Его неподвижный взгляд продолжал оставаться направленным в сторону белого прямоугольника смотрового окошка.
«Кто-нибудь. Помогите мне».
— Кто здесь?
В белом прямоугольнике появилась голова охранника в фуражке. Глаза снова ослепило фонариком. Безусловный рефлекс помог сощурить веки, а внутренний Джим изо всех сил пытался разглядеть лицо, потому что это лицо должно было принадлежать ему.
/То, что выжил, — это хорошо, но то, что из ума, — это…/