Плыть. Нужно плыть, и, быть может, не заметят, не почуют среди хлещущей в море крови. Ресницы слипаются от соли, дождь безжалостно колет слезящиеся глаза, но он различает – одной лишь милостью Господа – острые пики рифов над бушующими волнами, такие близкие и такие далекие одновременно. И плывет, неловко загребая руками – будто разом разучившись плавать, – и в случайных судорогах хватая ртом и невольно вдыхая носом горькую холодную воду. Замерзшие, двигающиеся всё слабее и судорожнее ноги сами тянут на дно, волны накатывают снова и снова, заставляя погружаться под воду с головой, и Тиль понимает, что не проплыл и ярда, когда почти ослепшие от шторма глаза вдруг различают силуэт на одном из рифов.
Она смотрит – просто смотрит, и выражения ее лица не прочесть сквозь пелену ливня, – но когда под ногами, где-то глубоко внизу, инстинктивно ощущается новое – чужое – движение, Тиль понимает, что она смотрит на него. И отчаянным рывком бросается вперед, бьет рукой вздымающуюся волну в попытке вырвать себе еще хотя бы ярд жизни.
Сбежать от того, кто плывет куда быстрее человека.
Он выныривает из воды далеко впереди, словно не замечая бушующего вокруг моря – он сам море, окутанное белизной жесткой ткани из водорослей, как морской пеной, – и поднимается на скалу одним плавным нечеловеческим движением. Стелющийся по камням подол королевского одеяния еще багровеет разводами крови.
Королева размыкает губы – алое пятно среди белого, серого и черного, – но даже стой Тиль рядом с ней, он не разобрал бы ни слова из речи, которую не понимает и даже не способен толком услышать.
- Этот… еще совсем мальчишка.
Только она слышит голос, в котором сродни бури над волнами клокочет ярость. И только она видит, что пылающие темные глаза полны презрения.