— Не сердись на Хосока. Он всегда жестоко шутит. Его поэтому девушка бросила. Апогеем его глупых шуток был розыгрыш про то, что его похитили.
— Как это? — Я слабо улыбнулся. Я не смотрел на СонЁн. Мой взгляд застыл на наших руках, на которых были надеты одинаковые по цвету красные браслеты, ярко светившиеся в сумерках пустой гостиной. На окне перемигивалась огоньками гирлянда, тихо-тихо шуршали перья, рассыпанные по полу. Такой же браслет выбрал себе и Чимин, поглядев, какой браслет выбрал для себя я, но какое это имело значение? Кроме СонЁн ничего не имело значения. Я хотел узнать о ней больше, хотя меня вполне обворожил блеск ее глаз, молниеносно меняющих выражение с радостного — на укоризненное, с укоризненного — на печальное. Мне нравились ее милые веснушки, которые девушка не пыталась спрятать. Она не выглядела куклой. Мне понравилось это. Да. Определенно я хотел знать о ней больше. Но слушал, почему-то про Хосока.
— Бедняжка уехала на природу отдыхать, а он позвонил ей, мол, похитили, описал примерно место, где его держат. Девушка сорвалась, полетела, полицию вызвала. А он ее разыграл. Вот и все. Сказке конец.
— Я понимаю ее, — кивнул я. — Я…правда испугался. Это очень жестокая шутка. Даже для меня. Это случилось неожиданно, я неправильно среагировал, а он подыграл мне. Ладно, — я окончательно смутился. Нельзя выставлять себя перед девушкой таким дураком. Но СонЁн внимательным, понимающим взглядом смотрела на меня. Я с трудом нашел в себе силы отвлечься от произошедшего.
— У нас как-то не было времени пообщаться. Я хочу узнать тебя получше, — честно признался я. «Что же я делаю?» — думалось мне. — «Нужно сначала предложить ей встречаться, а потом уже спокойно узнавать. А Чимин? Почему я вообще о нем думаю? Он поймет».
СонЁн села по-турецки и сложила руки на коленях.
— Я любительски танцую, люблю рисовать, занимаюсь фигурным катанием. Люблю искренних людей и котиков, конечно, — девушка склонила голову чуть набок. Ее длинные, вьющиеся волосы коснулись моей руки. Я невольно дернулся.
— Но быть до конца искренним невозможно, — мягко возразил я. — Если бы люди ничего не скрывали, в мире бы уже не было бы ни одной семьи, ни одной пары друзей.
— В чем-то ты прав. Но я скорее всего имею в виду те моменты, когда люди скрывают то, что причиняет им боль, мучаются и не говорят этого. Не какие-то мелочи.
— Скрывать свою боль — это высшая степень уважения чувств других людей, мне так кажется.
— А еще я люблю, когда люди не тянут с тем, чтобы сказать другому что-то хорошее. Это лучшая искренность на свете. Это я люблю, — глаза СонЁн живо блестели. Внезапно их выражение снова поменялось. — Ты весь мокрый, — блондинка с огорчением осматривала свой вымокший подарок, висящий на мне мешком. Девушки относятся к своим подаркам вовсе не так, как некоторые парни вроде Хосока или Чонгука. Для них подарки — это сокровенное, то, что должно быть целым, непогрешимым, храниться бережно, как фарфоровая ваза.
— Прости, — вырвалось у меня. Огорчение маленькой СонЁн отозвалось в моем сердце болезненным покалыванием.
— Сними его скорее. Ты простудишься, — девушка торопилась снять с меня мокрую вещь. Как она стойко подавляет в себе свое расстройство, хотя всего несколько секунд назад доказывала мне, что боль в душе терпеть нельзя. Я помог СонЁн стянуть свитер с моей головы и, когда вещь была надета лишь на мои руки, спросил девушку:
— Могу я чем-то компенсировать это?