— Открой.
Перед тем, как лечь и закурить, Партлоу этим вечером отчего-то предпочел снять только рубашку и ботинки, поэтому, можно сказать, что сейчас он был одет и готов к встрече с нежданной гостьей. Встав, он подошел к двери, но на пару секунд замешкался, прежде чем щелкнуть задвижкой. Наконец, он решился открыть ей и вгляделся в ее лицо, на котором отражались блики от потолочного светильника-полусферы из красного стекла. Джинджер ЛаФранс выглядела усталой, глаза ее опухли — будто она тоже гонялась за неуловимым демоном по имени Сон. Ее окрашенные в блонд волосы были ныне освобождены от крепкого рабства гребней и вольными локонами свисали на лоб до самых выщипанных бровей. На ней было лавандовое платье с красной атласной розой, вышитой чуть выше левой груди.
— Ты так и будешь там стоять? — спросила она все таким же тихим голосом, затем подняла правую руку, и в ней блеснула серебряная фляжка дражайшего мертвого дока.
Партлоу отступил, чтобы впустить гостью в номер, приметив, что в левой руке она держала свою сумочку. Ночная посетительница положила обе вещи на комод, после чего обернулась, молча прошла мимо Партлоу прямо к двери и крепко ее заперла. Лишь после всех этих манипуляций она взглянула на него, как кошка на мышь, которую вдобавок еще и искупали в ванной с кошачьей мятой.
— Не можешь уснуть? — спросил он.
— Черт побери, как здесь накурено! — вместо ответа фыркнула она. — Воняет как в аду.
— Мне нужно было покурить.
— А выпить тебе не нужно? Там осталось еще несколько глотков.
Он кивнул.
— Конечно, я хочу выпить.
— Правильно, Золотко. Только дурак отказывается от выпивки, — загадочно улыбнулась Джинджер, и, взяв фляжку, отвинтила крышку. Партлоу точно знал, зачем она пришла в его комнату и чего именно хотела. Это был механизм, который не нуждался в каком-то особенном представлении как таковом, потому что — хотя у него в голове и звучало эхо убийственного выстрела — его тело оставалось глухим к звукам прошлого. Рядом с женщиной, предлагающей ему себя, ничего больше не имело значения: ни ее немного потрепанный вид, ни, тем более, смерть какого-то одряхлевшего и выжившего из ума мошенника.
Он взял фляжку из ее руки и выпил. Она потянулась к нему, накрывая его руку своей, после чего забрала фляжку, сделала глоток и, заглянув ему в глаза, криво улыбнулась.
— Что у тебя на уме? — спросила она.
Он пожал плечами. Ему казалось, что она и так знала ответ, но не собирался сдаваться без небольшого игривого танца.
— Просто мысли, — сказал он.
— Наверно, мысли о том, что мы зря теряем время, — догадалась она.
И тут она набросилась на него. Не как кошка на мышь — скорее, как приливная волна, накатившая на незащищенный берег. Почти задохнувшись от ее натиска, Партлоу подумал, что, обладай она способностью проникать под кожу и добираться до сердца, вен и артерий, она не преминула бы это сделать. У него ушло несколько секунд на то, чтобы приспособиться к ее жару, страсти и энергии, а тем временем ее руки блуждали по его телу, и она жадно впивалась ему в губы горячими поцелуями, их языки переплетались, словно в страстном танце. Теперь приливная волна, с которой Партлоу изначально сравнил ее, напоминала ему, скорее, лаву, чем воду. Эта лава заполнила его и понесла их обоих на кровать, где они начали спешно наполовину снимать, наполовину срывать и сбрасывать с себя одежду. Хищная и настойчивая — эта женщина казалась ему повелительницей вихрей.
Пружины кровати, казалось, были готовы распевать Кэба Кэллоуэя[15] — так громко они скрипели под их телами. Партлоу казалось, что этот звук вот-вот разбудит чету Невинсов, а вместе с ними и весь спящий Стоунфилд. Наверное, и пресловутого Самуэля Петри Бланкеншипа поднимет из его вечной могилы.