Кертис так и сделал: вытащил бутылку из стоявшего в дальнем конце помещения ведра со льдом — почти полностью растаявшим. Он откупорил колу, использовав привязанную к ручке ведра открывашку с длинной ручкой, а после устроился на одном из красных кресел, предназначенных для клиентов. С этого ракурса он мог наблюдать за игрой, развернувшейся между Принсом Парди, Сэмом Раско, Реджисом Маллахенни и Филиппом ЛеСаваном. Через два кресла от него сидели Джеральд Гаттис и Турк Томлинсон — оба курили сигары и обсуждали какую-то важную вещь, до которой никому больше не было никакого дела.
— Поднимаю на десять центов, — объявил Реджис.
— Ну, тогда я тоже поднимаю на десять центов, — отозвался Сэм.
— У вас обоих полный голяк, — усмехнулся Принс, и немного поерзал на своем кресле. — Кертис, а чего это ты так разоделся сегодня? — спросил он. Его не столько интересовал ответ, сколько возможность потянуть с поднятием ставки.
Кертису необходимо было принять не менее важное для него решение. Ему очень хотелось рассказать хоть кому-нибудь о том, что случилось, но при этом ему было слишком стыдно. Стыдно, потому что он позволил себе — или заставил себя — поверить, что он мог понравиться Аве Гордон — сейчас или, может, со временем. Он имел смелость предположить, что сумел бы завоевать ее, если б только она дала ему шанс. Теперь он понял, что ему следовало быть умнее. Ведь богачи, что жили на улице Губернатора Николлса, так отличались от людей из восточного Треме на пересечении с Эспланад! Было так глупо позволить себе думать, что это когда-нибудь изменится…
— Меня просто ждали кое-где, — смущенно сказал он.
— И где же?
Казалось, что Принс Парди действительно хочет услышать его историю, и Кертис подумал, что это неплохая возможность выговориться, поэтому он принял решение и начал:
— Я думал, что меня пригласили на…
— Ну ладно, двадцать центов! — воскликнул Принс и бросил два десятицентовика в центр стола с раздраженным рычанием. — Что ж, Кертис, — добавил он, когда Филипп принялся изучать свои карты, — сегодня вечером ты выглядишь очень хорошо, куда бы ты ни шел. Мне кажется, это отличный наряд для молодого человека: он прекрасно подходит для прогулки субботним вечером. Филипп, тебе эти карты, что, паприкой посыпать? Ты на них так пялишься, как будто собрался их сожрать.
— Сам иди, собачьих консервов пожуй! — высокомерно ответил Филипп, но его голос все равно прозвучал немного нервно. Почти сразу он хлопнул своими картами об стол, пасуя.
Кертис откинулся на спинку кресла и сделал глоток. Игра продолжилась.
— Эй, Принс, — окликнул Турк, вынув сигарету изо рта и ткнув ею в пепельницу, стоявшую у его локтя. — Какого ты цвета?
— Какого цвета? Что за идиотский вопрос?
— Ну, ты же знаешь Дайну Фонтейн, которая работала служанкой в округе Гарден? Она как-то рассказала Есмин Йенси одну забавную историю. Пару дней назад к ней подошел мальчишка из семьи, которой она прислуживала, и, пока она убирала постели, он спросил, сделана ли она из шоколада.
— Не рассказывай сказки.
— Но так и было! О, хозяйка дома очень расстроилась и испугалась. Она сказала, что очень надеется, что Дайна не обиделась, но Дайна только рассмеялась. Она не возражала против такой аналогии. Но, знаешь… я с тех пор задумался о цвете. О том, что белые парни зовут нас цветными. Джеральд и я говорили об этом весь вечер. Вот посмотри в то зеркало на стене и скажи, какого ты, по-твоему, цвета?
— Хм, — задумался Принс и уставился в большое зеркало в позолоченной раме. — Сумеречный, наверно. Хотя есть ощущение, что в моем оттенке кожи есть немного красного.
— Да ты, скорее, пыльный и ржавый! — усмехнулся Филипп, и все рассмеялись. Кертис же слушал все это молча, но разум его все еще пребывал на вечеринке, пытаясь рассмотреть то, что там произошло, со всех возможных углов.
— Об этом я и говорю, — протянул Турк.
— Так я все-таки не понял, о чем ты конкретно толкуешь, — вмешался Реджис. — Потому что пока ты несешь какую-то несусветную чушь.
— Тогда посмотри на меня, — Турк чуть подался вперед на своем кресле, и пружины в его сидении чуть скрипнули. — У меня в коже есть желтый оттенок. Реджис, ты совершенно бурый, но у тебя есть оттенок оливкового масла. Филипп, в тебе немного серого и чуть желтоватого, как и у меня. Сэм, ты…
— Мне кажется, что я тюленьево-коричневого цвета, — перебил его Сэм.