Завтрак прошел быстро, и вскоре мы ехали на каретах в Хогсмид, чтобы на Хогвартс-Экспрессе добраться до Лондона. Оттуда меня Лилит перенесет в Ад. И я, наконец-то, увижу своего отца. Смогу обнять его и успокоить. Ведь я хорошо помню, что ему пришлось пережить и сделать в нашу последнюю встречу. И это ему явно не нравилось. Но зато теперь и директор, и декан в курсе о том, где я вырос. Так что вопросов они больше задавать не будут. На мое счастье, ведь я так не любил врать…
В экспрессе я ехал в одном купе с Драко и Блейзом, что, в принципе, не было удивительно, ведь мы стали по-настоящему близки за эти полгода. Мы обсуждали задания, которые нам дали на каникулы, и рассуждали на тему применения лунной росянки в зелье для сна-без-сновидений. Это был интересный разговор, так что проговорили мы про это весь путь, даже слегка расстроившись, когда оказалось, что мы уже приехали. Я задержался, выпуская Лилит, чтобы она успела превратиться и «встретить» меня. Так что я медленно выходил из вагона и стал искать рыжую макушку Демона. Жаль, что и я, и она были невысокими, так что поиски затянулись. Но вскоре мы всё же нашли друг друга.
Так что мы вышли вместе за пределы вокзала Кинг-Кросс, нашли тихий переулок и перенеслись специальным порталом прямиком в Ад. Буквально через мгновение меня подняли на руки, сжав в объятиях. Я радостно улыбнулся, слыша шелест перьев отца. Он никогда не прятал крылья при мне, зная, как мне это нравится. Пусть это и было ребячеством, но мне было все равно. В кругу семьи за поведение не ругают. По крайней мере, у нас именно так было заведено. Лилит только фыркнула на наши «телячьи нежности», как она это обычно называла, и ушла куда-то. Видимо, мучать грешников — она, должно быть, соскучилась по своим прямым обязанностям. Все-таки это у нее в крови. Главный палач Ада не могла себя вести по-другому. Ведь для этого она и была создана.
— Как ты, сын? Они узнали, кто виноват в нападении? Его уничтожили? — спросил меня Люцифер, заглядывая в мои глаза.
— Нет и нет. Мы с Лилит думаем, что здесь замешаны небесные воины. Ты ничего не знаешь об этом, отец? — спросил я с лукавой улыбкой. Он недовольно нахмурился, смотря на меня.
— О чем ещё вы говорили с Лилит? — осторожно спросил меня он.
— Не переводи разговор на другую тему. Она многое рассказала мне. И в том числе о твоей жене. И о себе. Так что можешь говорить уже правду. Почему они хотят уничтожить твоих потомков?
Он глубоко вздохнул, глядя на меня.
— Понимаешь, сын, есть легенды, которые пусть и правдивы, но не полностью. Ну, знаешь, четыре всадника и апокалипсис? — спросил он меня с усмешкой. — Но это очень грубая ложь. Многое переврали. Главное то, что нет так называемых всадников. И только один их них действительно существует. Самое древнее существо, которое уже и не помнит, как оно появилось и сколько ещё будет существовать — Смерть. Но вернёмся к Апокалипсису. Я не знаю, кто именно предсказал его или придумал эту легенду, но ходят слухи, что это все-таки правда. Дело в том, что предвестник конца света — потомок падшего, тот, кто будет носить в себе и кровь детей его, и отданную добровольно самим Светоносным жизненную силу. Про того, над кем архангел прольет слезы. Тот, кто будет со Смертью на равных, кто заберет всех неверных. Примерно так и должно было быть. И мой отец и братья считают, что говорится про них. Хотя я и не совсем понимаю, почему.
Я ошарашено смотрел на отца.
— Но я не равен дяде Смерти! — запротестовал я, а отец только широко улыбнулся.
— Как думаешь, разрешено ли кому бы то ни было, так его называть? Или играть с его серпом? Так что сам понимаешь, что это так. Он, почему-то, сразу принял тебя как сына или племянника. И чаще стал наведываться к нам, если ты не заметил. Кстати, он скучал. И сказал, что если ещё раз увидит твое имя в списке, лично убьёт тебя до того, как оно загорится алым, — с усмешкой сказал Люцифер. — Но не волнуйся, я его успокоил. Но я понимаю, что так просто тебе не позволят жить. Так что ты всё время будешь в опасности. Но они не могли бы сами навредить, они к кому-то обратились. К тому, кто совершенно не заботиться ни о своей душе, ни о посмертии, — сказал он, задумчиво потирая подбородок.