Тварь завопила — видимо, от злости и отчаяния. Человеку трудно оценить степень столь чужеродной ментальной агонии. Сначала голос (голос ли это был?) Шоггота слышался в какой-то далекой стороне звукового спектра. Это было что-то наподобие высокого, едва слышимого воя. Но после того, как профессор несколько раз нараспев произнес заклятие, мне пришлось зажать уши ладонями, потому что частота звука понизилась и стали слышны чудовищные вопли твари. Никогда в жизни мне не доводилось слышать подобной какофонии, сотканной из невероятных звуков, совместившихся в один. Как отчаянно, как страстно я молился, чтобы больше никогда не услышать таких кошмарных звуков!
Крик был пронзительный, похожий на звук паровозного свистка, но к нему примешивались ворчливые обертоны, пульсирующие вздохи — а может быть, это было что-то вроде кваканья лягушек и жаб, словами не передаваемого. Еще пару раз Шоггот попытался рвануться к нам и преодолеть волшебную преграду, а потом чудище развернулось, погрузилось в воду и, наконец, ушло, оставляя за собой широкую кильватерную волну. Оно направилось к Лондону и к открытому морю, в которое впадала Темза.
Довольно долго на фоне наступившей тишины слышался плеск волн у борта «Морехода» и наше хриплое, тяжелое дыхание. Потом раскричались перепуганные птицы. Через некоторое время до меня донесся голос Писли, утративший недавнюю решимость, и я понял, что он задает свой вопрос во второй раз:
— Как насчет завтрака, Анри? Яичница не подгорела?
Кроу расхохотался, когда я всерьез принялся оправдываться — дескать, я еще не успел поставить на огонь сковородку. Отсмеявшись, Кроу сказал:
— Завтрак? Богом клянусь, Писли, мне больше на этой лодке кусок в горло не полезет! И задерживаться я здесь не собираюсь!
— Пожалуй, вы правы, — поспешно согласился профессор. — Да, чем дальше мы отсюда уйдем, тем лучше. Мы в полной безопасности, заверяю вас, но такие вещи всегда нервируют.
— Нервируют? Господи Всевышний!
Мы собрались за полчаса, а в девять сорок пять мы уже катили к Лондону в «Мерседесе» Кроу.