Потом я снова повернулся к невероятному зрелищу за пределами стенки кратера, к картине планеты, стоящей у врат смерти. Как я уже говорил, над далекими горами висел бледный серпик луны, но даже горы стали какими-то более низкими и плоскими, чем должны были бы быть. Казалось, тысячелетия сплющили их своим весом, ветра веков сдули с них многие тонны песка, и вот теперь они стояли вдалеке, на горизонте, словно унылые горбы, лишенные всякого волшебства.
Между мной и горами, под этим страшным полуденным солнцем, тянулась большая плоская равнина, местами покрытая серыми и красноватыми пятнами, похожими на ржавчину. Не таким ли красноватым выглядел Марс, когда я в детстве смотрел на него в телескоп? Не гадал ли я тогда — может быть, эти большущие красные пятна когда-то были городами, а прямые, необъяснимые линии между ними — дорогами?
Это — Земля? Третья планета от Солнца, зеленая, пышная, бурлящая жизнью, ревущая яростью природы и омываемая великими океанами, — это она? Эта чаша, наполненная пылью, ржавчиной и измученными лишайниками, где ползают глупые пушистые гусеницы, где дует усталый ветер, где царит холод, а воздух лишен жизни, — это Земля? Не может быть! Однако я знал, что это так. И я снова задумался о том, на сколько миллиардов лет в будущее меня занесло.
Я поежился и подул на замерзшие руки, сложив их «ковшиком». Интуиция подсказала мне, что в своем путешествии во времени я не так уж далеко продвинулся в пространстве. То есть я понимал, что моя машина несет меня все дальше в будущее, но при этом продолжает сохранять свое первоначальное географическое положение в пространстве. Если я был прав, то получалось, что мои часы оборудованы неким механизмом автоматической компенсации движения планеты и изменений уровня поверхности, потому что если бы такой компенсации не было, то в конце путешествия во времени часы могли материализоваться где угодно. На огромной высоте в воздухе, под землей и даже в глубине океана — ведь на протяжении веков материки поднимались и опускались, словно бесконечные волны тяжелого моря.
И вот теперь я стоял не так далеко от того места, где стены Блоун-Хауса когда-то защищали меня от сюрпризов погоды — и даже от буйства тех злобных духов воздуха, которые терзали мое жилище на момент нашего с тобой бегства, де Мариньи. Бегства в другое время. Теперь я стоял на мертвой планете, под полуденным солнцем в зените, а холодно было, как в Лондоне в ноябре! Жуткое было ощущение — стоять на ребре кратера в сумеречной стране, в конце времен…
Холод все упрямее пробирался к моим костям, и я начал бить руками по телу, видя, как пар, вылетающий изо рта, в разреженном воздухе превращается в снежинки. Тогда я решил пройтись по ребру кратера до его дальней стороны. Я подумал, что оттуда, быть может, откроется другой вид на окрестности. Сначала я шел медленно, стараясь не упасть и не скатиться по крутой стенке кратера, но вскоре мне пришлось заставить себя шагать быстрее — настолько быстро, насколько позволял бедный кислородом воздух и мое затрудненное дыхание. У меня в душе вдруг забрезжила искорка надежды. А вдруг… А вдруг на этой выветренной скорлупке планеты все-таки еще живут люди? Быть может, они обитают внизу, под мертвой корой, ближе к теплому ядру? Вдруг там возвышаются колонны и шпили больших городов, и их подземные тротуары кипят жизнью, и… и…
Мои надежды на человечество резко угасли, когда я наконец добрался до той точки на ребре кратера, откуда можно было посмотреть на юг, где когда-то стоял Лондон, величайшая из столиц. А теперь там простиралась огромная серая пустыня! А потом на западе на фоне темно-синего неба вдруг сверкнули два огонька. Я засмотрелся на них. Они летели к Земле. Метеориты в полдень! Я смотрел на них, пока они не скрылись за горизонтом, а потом снова перевел взгляд на юг. Где же зеленые долины Суррея, Кена и Сассекса? За плоской пустошью, где когда-то гордо возвышался Лондон, насколько хватало глаз, простиралась однообразная серая равнина.
Я поежился. Еле заметный ветерок набросал пыль веков на мои туфли, и у меня до боли сжалось сердце. Я знал, что эта боль никак не связана ни с холодом, ни с разреженностью воздуха. И тогда я понял, что ни за что не смогу покинуть это место, эту будущую Землю, пока я не прощусь окончательно с надеждой на то, что она действительно лишена человеческой жизни. С этой мыслью я начал спускаться по стенке кратера вниз, к своим часам. До сих пор я не пользовался этим устройством именно как средством передвижения, в прямом смысле этого слова — как машиной для перемещения в трех, а не четырех измерениях. Почему бы не заняться этим сейчас?