Я никогда не был трусом, но при виде этого чудовищного отпечатка у меня волосы на затылке встали торчком от почти сверхъестественного страха. С конца мезозойской эры мир ни разу не видел такой алчной, буйной, неудержимой злобы ни в одном живом существе — о да, и даже в человеке! — как у королевского тираннозавра. Этот след стал для меня мощным напоминанием о том, что я оказался на земле незнакомой, небезопасной — на такой, куда прежде не ступала нога человека. Я понял, что чем дольше задержусь здесь, тем больше у меня шансов случайно встретить существо, оставившее этот след, или других, похожих на него. Я сразу решил, что, как только отдохну, сразу тронусь в путь. Вперед, вперед во времени, к эпохе человека, через тысячелетия, в моих часах времен. А останавливаться стану только для того, чтобы проверять, как далеко я продвинулся, и чтобы поесть.
Но сначала мне следовало отдохнуть, а потом набрать побольше этих крупных орехов и зажарить еще одного омара, чтобы прихватить с собой. Последнее было обязательно. Я не предвидел особых сложностей в том, что собирался сделать, но кто мог с определенностью сказать, когда в будущем мне удастся запастись пищей? Конечно, необходимость могла и не возникнуть, но… К тому же до отбытия мне хотелось пройти по берегу и собрать раковин — по полдюжины каждого вида. А еще нужно было перелететь через горы в моей машине, чтобы увидеть первобытные леса и их обитателей… Пролететь над царством гигантских рептилий и посмотреть, как они играют — и сражаются!
Однако, когда я проснулся, намереваясь проспать лишь часов до четырех дня, был уже поздний вечер. Нечего было и думать о поисках раковин в сумерках — по крайней мере, на этом берегу. Ночью в меловом периоде было чего опасаться. Я заранее положил рядом с часами пару орехов. Усевшись под пальмой, я проткнул один из этих орехов веточкой коралла и стал пить освежающее молоко. Я решил утром попить сок из второго ореха, а потом разбить их и полакомиться мякотью.
Ночь выдалась теплая. Луна, горевшая ярко, почему-то казалась более гладкой, ровной. Звезды, хотя многие созвездия выглядели знакомо, светили тускло — из-за того, что верхние слои атмосферы были затянуты слоем вулканической пыли. И конечно, относительная гладкость поверхности Луны объяснялась тем, что в эту эпоху наш спутник был еще очень юн и не успел обзавестись таким уж большим числом кратеров. А дымка, окружавшая Луну, могла говорить о том, что у нее даже есть что-то наподобие тонкой атмосферы, пока не испарившейся в космосе… Поразительное место — этот меловой период.
Когда стемнело еще сильнее, я открыл переднюю панель часов, чтобы свет, изливавшийся изнутри, озарил большой валун, на котором я устроился. Огромные ночные мотыльки прилетели на свет точно так же, как в наше время, и стали раздражать меня своими плясками на фоне лилового сияния.
Вскоре раздражение сменилось кое-чем другим.
Я никогда не был особым любителем мотыльков. Вообще я не люблю большинство насекомых по тем или другим причинам, но в меловом периоде некоторые из этих ночных чешуекрылых имели размах крыльев до восьми дюймов и больше. И когда я поднял руку, чтобы заслониться и не дать одной из этих бабочек попасть мне в лицо, она меня укусила! По всей видимости, это насекомое питалось ядовитой пыльцой странных цветов, распускавшихся ночью. Ну, хватит! Я удалился внутрь часов и стал наблюдать за ночной жизнью дикой природы, обеспечив свою безопасность.
Позади меня пылали вулканическим огнем несколько вершин дальнего хребта. В стороне, у берега, на мелководье плескалось и фыркало какое-то темное животное. На море царил штиль, дул едва заметный бриз. Хотя я курю редко, в эти минуты я бы с удовольствием выкурил хорошую сигару и с радостью выпил бы стаканчик хорошего бренди. Ни того, ни другого у меня не было, но зато был один из дурманящих плодов. Я принялся откусывать от него по кусочку и вскоре погрузился в неглубокий и тревожный сон.