Мое тело? Будь я способен смеяться, в это самое мгновение я бы истерически расхохотался, хотя скорее всего я бы в страхе заорал. В то самое мгновение, когда механическая рука нежно прикоснулась к моему правому глазу и перекрыла в нем зрение, мой левый глаз увидел отражение этого действия во множестве фасеток пяти хрустальных линз робота. А еще мой левый глаз разглядел ванну с пузырящимися электролитическими жидкостями и существо, находящееся в этой ванне: нечто вроде плоского морщинистого, вытянутого в длину пузыря. Глаз разглядел светящиеся пластиковые трубочки, торчащие из пульсирующей в ванне серой массы, а еще обнаженные органы, к которым эти трубочки присоединялись. Короче говоря, я увидел себя — смертные останки Титуса Кроу — мозги в аквариуме, с торчащими на стебельках, налитыми кровью глазами, лишенными век!
Человеческое сознание, невзирая на любые обстоятельства, а может быть, именно из-за них, милосердно приспособлено к тому, чтобы отрешаться от абсолютно невыносимых ощущений и зрелищ. К счастью, то, что сохранилось от моего мозга в этой роботской лаборатории на чужой планете, сохранило эту способность. Меня объяла тьма, внутри которой мне не дано было видеть сны, а дано было только чувствовать долгое желание смерти — лишь бы не ощущать ужас и безумие того существа, которое лежало в ванне.
Вот так началось мое преображение, де Мариньи.
Мое следующее пробуждение длилось дольше, но оказалось не менее ужасным, хотя на этот раз явь не заставила мое сознание отключиться и искать спасения в бесчувственном забытьи. На самом деле отключение сознания было произведено внешне, автоматически. Но во многом другом второе пробуждение разительно отличалось от первого. Во-первых, ко всему, что я увидел в огромной лаборатории, присоединились звуки — такие звуки, какие, наверное, можно услышать в сердце гигантского компьютера — механические щелчки, будто бы исходящие от тысячи клавиш пишущей машинки, жужжание и шелест, похожие на перелистывание перфокарт, шипение и гул управляемых потоков электричества и далекий подземный рокот и вибрацию мощных моторов.
Как только робот — смотритель лаборатории? — заметил, что я очнулся, он приблизился ко мне более спокойно, нежели в прошлый раз и, что поразительно, обратился ко мне на нейтральном, но довольно приятном английском!
— Я вижу, что ты очнулся.
Два его глаза повернулись и стали разглядывать нечто ниже моего поля зрения, после чего вернулись к остальным трем. В их взгляде было нечто гораздо большее, нежели просто механика. Я заметил в глазах металлического ученого что-то вроде гордости. А он был именно ученым.
— Да, ты в сознании, и ты слышишь меня, но не пытайся отвечать. Голос у тебя появится еще не скоро. Тогда мы сможем поговорить, но до тех пор я должен полагаться на сведения, которыми меня снабжает твой друг. Он руководит мной в восстановлении тебя, и мы достигли медленного, но уверенного прогресса.
Мой друг? Я обнаружил, что, приложив небольшие усилия, могу двигать глазами и посмотреть в ту сторону, куда указывал робот одной из своих механических рук. Там, на расчищенном пространстве у стены лаборатории, стояли мои часы времен. Насколько я мог понять, они не были повреждены, а ведь обрывки моих воспоминаний подсказывали мне, что я падал внутри часов на поверхность серой планеты со скоростью метеорита!
Но что имел в виду робот, назвав часы «моим другом»? Об этом мне предстояло узнать позднее.