- Я прекрасно понимаю, то, что он хочет этого добиться, не означает, что это возможно. Но неужели…
- Он безумен настолько и так давно, - твердо подтверждает мои мысли Сайфо-Диас. – Хотя, назвав его несчастным ребенком, которого обманули, ты также будешь прав. Он был обречен на страдания с рождения, когда, физически отделившись от матери, остался на самом деле ее собственностью. Избавление от этой жизни, возвращение в лоно матери – то, чего он хочет на самом деле и что в твоих силах дать ему. Убить… Убить… Убить… Убить… Убить… Убить… Убить… Убить… Убить… Убить…
Я не считал, сколько раз он повторил этот призыв, но мог бы поклясться, что ровно двадцать. На полу под его головой лежит его световой меч. Я поднимаю его оружие. За спиной Сайфо-Диаса, в дальнем конце помещения архива стоит старинный хронометр со стрелками. Дорогостоящий антиквариат, которому нечего делать у джедаев, ведущих скромную жизнь практически безо всякой собственности. Подойдя ближе к предмету старины, я вижу под пыльным циферблатом с застывшими фигурными стрелками табличку из бронзиума с выгравированной надписью: «Шрамы из прошлого уберут гвоздь, что держит время».
Есть предчувствие, что фраза на хронометре имеет некий скрытый смысл. Да и само появление этого предмета здесь не случайно. Попытки сдвинуть его с места оказались тщетны – я пытался сделать это до тех пор, пока боль в раненом плече не стала невыносимой. И тогда приходится только снова задуматься над гравировкой. Речь о неких шрамах их прошлого, а прежде я видел на стене запись о предательстве. Как долго не стихает боль предательства? В разных случаях это переменчиво. И если надпись на стене связана с этим хронометром, может ли в ней быть указание на то, что нужно выставить время? От боли, которая не оставляла дольше всего, до незначительного разочарования – часы, минуты, секунды. И ведь там не случайно были написаны лишь фамилии. Нод, Иридиан, Церулиан, в порядке значимости их поступков, которые можно назвать изменой. Три, семь и восемь букв. Можно попробовать такой вариант решения. Я открываю стекло циферблата и перевожу часовую стрелку на значение три, минутную на семь, а секундную на восемь, и когда я выставляю последнюю из них, раздается громкий щелчок в механизме хронометра. Я пытаюсь сдвинуть его с места еще раз, и теперь он легко поддается.
На задней стенке хронометра прикреплена еще одна табличка из бронзиума с гравировкой: «Каждый ранит, последний приканчивает». Только прожив жизнь, можно сполна понять смысл этих слов, как и сущность времени.
За хронометром обнажилась стена, покрытая грязной паутиной. Кажется, когда-то здесь была дверь, но теперь такое впечатление, что на стене остался только отпечаток двери. И если нужно следовать туда, куда могла бы вести несуществующая дверь, то необходимо разрушить стену. Я беру в руки мечи – свой и Сайфо-Диаса - и активирую два клинка одновременно. Небесно-синий и рубиново-красный. Обе стороны Силы. Абсолютная истина всегда была выше их, выше любых делений и классификаций. Не могу объяснить это, но откуда-то мне известно, как именно я могу сделать то, что должен. Я подхожу к пыльной стене и одновременно вгоняю в нее оба меча. И черный каменный заслон рассыпается.
Моему взору предстает большое помещение со сводом-куполом. В центре в полу находится резервуар, заполненный жидкостью цвета крови, и в нем ритмично вращается некий циклопический часовой механизм. Снова некая аллегория времени, которое, вопреки пошлому афоризму, не лечит, а убивает. На краю кровавого бассейна стоит Налджу в том самом зеленом костюме и моем мундире. Ее держит за плечо мой брат, в его руке мой кинжал в ножнах, а на его ногах мои старые сапоги. Я не мог не заметить это изменение, я ведь четко запомнил, что до этого на нем были туфли.
- Иди вперед, - пытается убедить он растерянную и встревоженную девушку. – Один шаг – и его жизнь будет навсегда в безопасности. Для тебя ведь это важно – жизнь старого графа, мундир которого ты так благоговейно носишь.
- Налджу! – выкрикиваю я, и, к счастью, она оборачивается. Обреченный лик сменяется выражением надежды. - Не верьте ни единому слову этого человека. Он сам не понимает, что творит.
Брат тоже оборачивает в мою сторону, впиваясь в меня тяжелым взглядом: