— Это сон?! — Я спросил его, но уже знал ответ.
— Сон? — человек огляделся вокруг. — Можно это и так назвать. Да, очень похоже на то.
— И мне достаточно проснуться?
Раздался звонкий и протяжный смех, фигура начала двигаться вокруг меня, но его лица я так и не увидел. Становилось нестерпимо холодно, изо рта пошёл пар.
— Видишь ли, — продолжил он. — Проснуться недостаточно, нужно понять.
— Что понять? — незнакомец стоял у меня за спиной, а я не мог развернуться.
— Многое, — изрёк он. — Понять: кто ты, кто все эти люди, где ты, когда ты, а главное — зачем ты.
Стоять становилось невозможно, мороз пробирал до костей, руки отнимались, зубы болели, холодный воздух обжигал внутренности. Но, незнакомцу кажется, было наплевать на это, он продолжал невозмутимо ходить вокруг меня.
— Хорошо, — я постарался успокоиться. — Кто я?
— Ты? — Задумался он. — Ты Семён — просто Семён. Забыл? Ты же сам так ответил.
— Александр Евгеньевич?
Раздался очередной громкий смех, он резанул по ушам, отразился от стен комнаты и ещё долго висел эхом. Когда наступила тишина силуэт продолжил.
— Промах, — ответил он. — Ты ещё слишком мало знаешь, чтобы понять, но не бойся, ты на верном пути.
— Что мне делать?!
— Мы на самом верном пути, — раздался нервный смешок. — И яблони будут цвести…
— Что делать?! — Яростно закричал я.
— На марсе, как на Земле, — голос начал отдаляться и вскоре вовсе пропал.
Я резко открыл глаза, за окном было ещё темно, а часы показывали четыре часа ночи. Я помнил сон, помнил его отчётливо, будто это произошло со мной по-настоящему. Это меня пугало. Я встал с кровати и начал ходить по комнате, искал какие-то объяснения этому.
— Просто сон, — разговаривал я шёпотом. — Ну и что, что я помню его до самых мелочей? Просто он был ярким.
На небе собирались тучи и раздался грохот грома, сверкнула молния. Спать уже не хотелось, но и делать в такую рань, да и в такую погоду — нечего. Я лёг на кровать достал из тумбочки дневник, найденный в домике Кусева и начал читать.
«2.05.1957. Прошло уже столько времени, столько лет упорной работы, но с каждым днём всё меньше вериться в успех этой затеи. Фёдор Николаевич пресекает все разговоры о провале проекта, но сотрудники шепчутся у него за спиной».
За окном блеснула молния и полил проливной дождь, от этого в комнате стало гораздо холоднее, по крайней мере мне так показалось. Я перелистнул страницу.
«4.05.1957. Вчера пришёл указ исполнительного комитета ЦК — в случае провала проекта уничтожить всю информацию о нём и все возможные носители. Интересно, а люди тоже являются носителями?»
Ничего полезного. Лишь ещё больше: Зачем и почему? Ещё больше надоевших вопросов, на которые мне необходимо искать ответы.
Я листал записи в дневнике около трёх часов, внимательно вчитывался в каждое предложение, пытался хоть что-то выяснить о институте или, проекте, но всё тщетно. Видимо и сам Кусев мало об этом знал.
Дождь всё ещё лил как из ведра, на грунтовой дороге образовались глубокие лужи, ветки деревьев гнулись к земле и печально качались от порыва ветра. В дверь раздался робкий стук, я быстро закинул дневник в тумбочку и подошёл к выходу.
— Да? — Недоверчиво спросил я.
— Сём, — из-за двери раздался голос Лены. — Можно?
Я открыл дверь. Лена была слегка бледноватой, голос стал тихим, опечаленные глаза смотрели на меня вопрошающе. Я уже видел её такой и прекрасно помню, к чему может привести такое состояние.
— Что случилось? — Я впустил её в комнату.
— Не знаю, — ответила она и села на мою кровать. — Мне стало жутко грустно, ощущение, будто у меня что-то украли, что-то очень ценное.
— Если что-то пропало, мы обязательно это найдём, — я сел рядом и попытался улыбнутся.
— У меня нет с собой ничего ценного, — она улыбнулась в ответ, но это лишь прибавила её печальному образу большую депрессивность. — Кроме тебя, конечно.
— Не думаю, что я настолько ценный, что кто-то захочет меня украсть, — невесело усмехнулся я.