Вода бурлила, унося чистую пену в сток. Белый обмылок скользнул по пластику мыльницы, в который раз оказавшись в мокрых ладонях.
Куртка парня лежала в стирке, как и вся его повседневная одежда, которую он не хотел надевать больше никогда в жизни. Иссиня-черные волосы, пропитавшиеся потом и уже не похожие на иглы дикобраза, а скорее напоминавшие влажную паклю, были закованы в привычный «хвост», который ему хотелось развязать, чтобы сунуть голову под кран. Но нет, сначала…
Мыло упало на пластик с глухим стуком, словно кости скелета столкнулись в гробу.
Отмыться. Ему необходимо было отмыться. От темноты, что его окружала. От ненависти, которой почему-то он больше не чувствовал, но которую слишком отчетливо помнил. От крови, которая давно умчалась в канализацию к другим нечистотам.
Крики еще звенели в ушах, и мирная тишина казалась неправильной. Ее надо было уничтожить… хотя бы плеском воды.
Где-то далеко ухнула сова, Мукуро поежился. Он любил сов, они казались ему символом мудрости, но сейчас были неуместны. Только не в этой тишине, только не в ночь, когда он понял, как сильно ошибался, не под аккомпанемент уже не красной, но всё такой же мерзкой воды из труб!
Хотелось плакать. Но руки в который раз взяли кусок мыла, от которого остался лишь небольшой обмылок.
— Чёрт. Чёрт. Чёрт.
Он молчал. Он не знал, кто это сказал. Может быть, кусок мяса в подвале, который совсем недавно смотрел на него с таким презрением? Может быть. Потому что Рокудо Мукуро не мог проявить слабость, не мог переживать из-за какой-то пытки, не мог стараться выкинуть из головы страшные проклятия и стоны. Не мог. Он просто смывал с пальцев — не дрожавших, не сбивавшихся с ритма — чужую кровь. А где-то в подвале человек, больше не похожий на себя, хотел что-то сказать, но не мог.
«Ух!»
Мукуро захотелось кинуть в сову за окном чем-нибудь тяжелым. Но он даже не обернулся, и лишь сделал напор ледяной воды в раковине еще сильнее. Кран на максимум, брызги во все стороны. Черная футболка обрела украшения в виде темных пятен. Мукуро ненавидел темные пятна — именно сейчас он их ненавидел. И даже зная, что это всего лишь вода, скинул футболку.
Рокудо Мукуро убил огромное количество людей. Его душа помнила, как безучастно столетиями пронзала грешников трезубцем. Но он никогда в жизни не вырывал людям ногти, не дробил кости, не прижигал кожу… до этой ночи. И он не хотел об этом вспоминать. Но он помнил.
Рокудо Мукуро заплатил. И продолжал платить собственной памятью.
— Чёрт. Чёрт.
Монотонно, ритмично, раз за разом кусок мыла становился тоньше. Что будет, когда он исчезнет? Зеркало, неспособное отразить лихорадочный блеск глаз из-за темноты, разобьют в приступе ярости? Или ладони продолжат тереть друг друга, пока не смоют кожу вместе с кровью? Он ненавидит кровь!
Луна заглядывала в комнату, не в силах проникнуть в ванную, и иллюзионист порадовался бы этому, если бы мог сейчас хоть чему-то радоваться. Но он не мог ни улыбнуться, ни уронить хоть одну слезинку. Он был сильным. Он хотел быть сильным. А еще он знал, что должен был заплатить.
Потому что за ошибки всегда приходится платить.
— Чёрт!
Мыло почти исчезло, сова ухала, словно насмехаясь над человеком, который больше не верил в собственную мудрость, а темнота играла с луной в салки, не желая отдавать ей ни пяди земли. Тучи вступали в спор, примкнув к темноте, а звезды ехидно подкалывали врагов луны, тонкими иглами пронзая черное небо. Все спали, не замечая этой игры, не слыша тихого потрескивания часов и вторящей им совы. Не зная, что в подвале доктор Шамал оказывал первую медицинскую помощь выжившему человеку, рассказавшему всё, что знал о химикатах, способных воздействовать на эмоции.
Бесполезно.
Кровь, которой уже не было, не хотела смываться с рук, давно замолкшие крики отказывались растворяться в темноте. Мукуро подумал, что может сломаться. Впервые в жизни. Потому что никогда прежде он не доводил людей до агонии. Планомерно, ритмично, эффективно. Словно средневековый палач.
Рокудо Мукуро не был палачом, и он почти сломался, примерив слишком тяжелую для него маску.
Дверь еле слышно скрипнула в тот момент, когда обмылок исчез из рук иллюзиониста, скользнув в слив едва различимой белой полоской. Ладони с так и не задрожавшими за весь вечер пальцами продолжали смывать что-то, что уже не видели глаза, но чувствовала кожа.
— Мукуро-сама…
Это не сова. И это не ты. Обернешься? Ведь кто-то стоит за твоей спиной! За спиной, за спиной, за спиной!
Мукуро сделал шаг назад. Руки выскользнули из-под ледяной воды, и их тут же пронзили сотни горячих игл. А еще по ним словно что-то потекло. Что-то вязкое, как нефть, что-то горячее, как какао, что-то мерзкое, как…