— Нечего, — ухмыльнулся гусь справа и исчез. Зря я не пустила эту глючную птицу на жаркое, ой, зря…
— Удачи, — прокрякал птичкин слева и последовал за братом.
— Офигеть… — протянула я, и Тсуна разжал наконец ладонь. Свободу попугаям! В смысле, фермершам…
— Я не смогу, — пробормотал Савада, и я, закатив глаза, ткнула его пальцем в бок. Парень вздрогнул и удивленно на меня воззрился.
— Вот смотри, — хитро усмехнулась я, — если тебе дали такое глючное задание, другим наверняка не лучше выпадет! Ямамото должен будет впасть в депрессию, — Тсуна ошалело на меня воззрился, — Бельфегор — стать мальчиком-одуванчиком с пацифистскими наклонностями, — губы Савады дрогнули от сдерживаемой улыбки, — а Гокудера — влюбиться и начать превозносить женский род! — тут Тсуна всё же тихонько засмеялся и спросил:
— Думаешь, всё настолько плохо будет?
— Не-а, — покачала головой я вполне искренне. — Потому как я считаю, что это задание тебе по плечу, к тому же, оно тебе очень поможет. Может, я и полный псих, но если Савада Тсунаёши поверит в себя, это будет здорово.
— Потому что я десятый босс Вонголы? — уныло вопросил этот самый босс.
— Нет, — фыркнула я, — потому что ты этого заслуживаешь!
Савада просиял, а я, шандарахнув его по плечу, хотела было пойти на выход, но моя пацифистская натура взяла верх, и я проверила пульс нападавших. Они были без сознания, но ничего серьезного вроде бы гнев «Тунца» им не принес, кроме, разве что, грядущей головной боли, синяков и, возможно, сотрясения мозга от эпичного знакомства черепушкой со стеной дома.
— Как они? — осторожно вопросил Тсуна, и я, махнув рукой на безобидных ныне наркомаш, почапала на выход, заявив:
— В норме. Оклемаются, слямзят аспирин и пойдут дальше ширяться.
Тсуна горестно вздохнул над последней частью моей фразы и пошлепал следом за мной. Асфальт продолжал плавиться в лучах дневного пофигистичного к нуждам изжарившихся страждущих светила, а ветер ушел на покой и не собирался спасать этих самых страждущих хотя бы крошечным дуновением. Мы с Савадой потопали обратно к парку, но, узрев на горизонте палатку с мороженым, обнаружили рядом с ней нервно курившего Гокудеру, ругавшегося с продавщицей и явно выяснявшего, куда мы с Тсуной запропали.
— Гокудера, всё нормально! — крикнул Савада издалека, лишив меня возможности послушать спор нервного мафиози и продавщицы из русской глубинки, причем я не уверена, что спор бы окончился победой мафии…
— Джудайме! — возмущенно воскликнул Хаято. — Где Вы были? Мы уже перенервничали! Что Вы делали с этой глупой женщиной?!
— Детей, — фыркнула я, вспомнив, как моя маман всегда отвечала на вопрос своей давно почившей сестры: «Что ты делала с мужем в конюшне в шесть утра?» В целом, они лошадей кормили, но моя тетушка в это не верила и потому усердно искала скрытый подтекст.
Гокудера открыл рот от изумления, и у него чуть цыбулька из зубов не выпала. Тсуна замер, удивленно воззрился на меня, тоже остановившуюся и начавшую переваливаться с пятки на мысок и обратно, ехидно глядя на Хаято и уперев руки в боки, а затем вдруг рассмеялся и выдал:
— Ага, точно.
Вот в этот-то момент папироска Гокудеры и познакомилась с российским асфальтом.
— Джудайме?! — заорал этот истерик, а мы с вышеупомянутым «Джудайме» заржали, аки кони на водопое. — Что смешного?! — возмутился этот холерик.
— Ой, ну ты псих! — фыркнула я.