— Ты имеешь в виду совесть, — задумчиво произнесла она, прикусив губу.
— Которую никто не любит: совесть умеет лишь мучить. Он увидит, на что ты способна.
— Я хочу быть другом Уилла и в то же время понимаю, что ничем хорошим это не кончится, потому что я также хочу узнать, как работает его дар. Не говоря уже о романтических отношениях. Сейчас ему нужен профессионал своего дела, а не любопытствующий дилетант-психиатр.
— Лучшее в мире было сделано дилетантами, Алана.
— Ты намного компетентнее, чем я. Это тебе стоило вести практику в клинике.
— Меня бы уволили за нетрадиционные способы лечения, и они бы не позволили перенести мою библиотеку в тот крошечный кабинет.
Алана усмехнулась.
— Нет, не позволили бы. Для этого пришлось бы достраивать целый этаж.
Теперь Уилл знал, почему, когда он еще лечился в клинике, она его поцеловала, а затем, извинившись, стремительно вышла из палаты. В ее буре эмоций он уловил лишь всплеск похоти, сожаления и мысли о «неправильном». Ганнибал подошел к ним обоим и положил руку поверх ее. Стоя там же, где и Алана, Уилл тоже почувствовал тепло его ладони.
— Ты хочешь помочь, но не знаешь, как. Но что если способ есть? И что если для этого потребуется своеобразная жертва?
— Уилл не какой-то ацтекский бог, для благополучия которого нужно заколоть барашка.
— Отказ от внутренних убеждений — тоже жертва, и, переступив границу, уже невозможно вернуться обратно.
— О каких убеждениях речь? — она напряглась, ее рука все еще была под защитой сухих, горячих, узловатых пальцев.
— Моральных. Этических. Нравственных, — Лектер склонил голову, на его лице ничего нельзя было прочесть, однако Уиллу показалось, что он говорит искренне. — Иногда во благо людей, которые нам небезразличны, нужно совершить большую жестокость. Она требует не только безжалостности, но и большой любви. Так мать однажды оставляет своего птенца, чтобы он научился заботиться о себе. Так медведица убьет возможного партнера, чтобы защитить своих медвежат.
Так мать убьет собственное дитя в ванне, чтобы предотвратить страдания в будущем, — мысленно продолжил Уилл.
— Мы не животные, Ганнибал. Нам не нужно убивать, чтобы выжить.
Ее ответ разочаровал доктора, который надеялся на что-то большее, чем холодные доводы рассудка. Она не понимала.
Во времена, когда Ганнибал преподавал, эта девочка-отличница училась хорошо и сдавала все вовремя. Умные, начитанные эссе, ссылки на именитых ученых, но ужасно скучные, банальные интерпретации. На фоне истериков, депрессирующих или считающих себя непонятыми студентов, которые так и норовили удариться то в одну крайность, то другую, ее работы звучали непривычно разумно. В ней был потенциал, единственное, что ее останавливало от саморазвития, по его мнению, — это отсутствие опыта и желания рисковать. Во всех сильных чувствах она была лишь теоретиком: Алана брала поверхностно, рассуждая о страстях, сводящих людей с ума, словно принцесса, прожившая всю жизнь в замке и видевшая мир через узкую бойницу.
Ее близких никто не убил на ее глазах, ей не пришлось сражаться за жизнь, она не засыпала, зная, что завтра может и не наступить, она не знала, что такое настоящее горе, чтобы ценить близких, как они того стоили. Ее сердце не разбивали, потому что все это время оно было за стеклом.
Уилл не был уверен, что тоже знает, каково пережить все это, но никакие принципы не смогли бы его остановить, если бы Алана попала в беду. И уж тем более он не стал бы обсуждать этическую правильность своих методов на кухне у друзей.