На мгновение, пока он мчался вперед, в объятие ночи, Эрику показалось, что он слышит Брилл, зовущую его сквозь свист ветра. «Это было ложью… ложью…» — непрерывно повторял голос в его голове. В конечном счете лишь сила этого разумного повторения удержала его от того, чтобы повернуться в седле и бросить взгляд на дом, на Брилл.
И внезапно он понял, куда должен ехать — в то единственное место, которое всегда служило ему домом. «Да, правильно. Я поеду домой. Я вернусь в свой прекрасный оперный театр».
========== Глава 32: Тени печали ==========
За окном библиотеки громко запищал выводок птенцов малиновки — их мать вернулась, неся в клюве жирного извивающегося червяка. Со своего места на приоконном диванчике Брилл могла даже разглядеть их разинутые клювики, торчащие над краем гнезда. В обычной ситуации она бы улыбнулась при виде комично раскачивающихся лысых головок, но последнее время она вообще была не уверена, что когда-либо сможет улыбаться.
Апрель и май прошли как нескончаемая вереница печальных дней. Начало лета всегда было для Брилл любимым временем года. Это был период новой жизни, зеленых деревьев и детенышей животных. Оставалось всего несколько недель до ее дня рождения, который наступит в июле; ей исполнится двадцать шесть. Несмотря на все эти причины для радости, Брилл была не в силах расшевелить себя на что-то еще, кроме горечи. Жизнь вокруг продолжалась, проходя мимо, будто ничего не случилось, будто ее собственная жизнь не разбилась на дне глубокого черного ущелья, разлетевшись на миллион осколков.
Брилл научилась определять время сквозь завесу траура. Дни следовало измерять часами, часы — минутами, а минуты — количеством болезненных ударов разбитого сердца. Эрик уехал более двух месяцев назад. Умом Брилл понимала это: она знала, что сейчас его нет почти столько же времени, сколько он прожил с ними. Но почему-то этого было недостаточно для успокоения. Она была безутешна.
Слегка наклонив голову, Брилл прижалась лбом к оконному стеклу; щебечущие птички расплывались перед глазами, которые сфокусировались на ее собственном отражении, висящем в дюймах от ее лица. «Это не из-за того, что он уехал, — повторила она себе в тысячный раз за день, — но из-за того, как он уехал. Почему он говорил такое… я думала, он заботился о нас. Теперь я знаю, что ошибалась… Я была дурой, что пустила в дом незнакомца… я была дурой, что начала думать, будто могу полю… заботиться о нем. Я была дурой…»
Брилл со вздохом оперлась локтем о согнутое колено и потерла рукой покрасневшие глаза. Каждое утро, с тех пор как Эрик покинул ее, она приходила сюда, в библиотеку, чтобы утомленным взглядом следить за дорожкой. Вопреки растущему гневу на этого мужчину, столь небрежно растоптавшему ее чувства, она все еще приходила, чтобы часами сидеть и наблюдать. И ждать. Брилл уже не знала, почему утруждает себя этим, знала только, что не имеет сил не обращать внимания на дорогу или принять возможность того, что он никогда не вернется.
Внезапно в ее груди вспыхнула ненависть, на один благословенный миг разогнавшая забивающий легкие туман страдания, — Брилл вспомнила последние слова Эрика. Она обрадовалась гневу. Она обрадовалась сопровождавшему его ожесточению. Она радостно встречала любую эмоцию, кроме затопившего ее отчаяния. Брилл чувствовала, как выкарабкивается из чернильного мрака горя. «Ублюдок… ублюдок… как я могла быть такой идиоткой? Какой смысл в знании будущего, если я даже не могу увидеть истинную натуру окружающих? Ненавидь его, Брилл… ненавидь его за то, что он с тобой сделал… но ненавидь его еще больше за то, что он сделал с твоей дочерью!»
Ария восприняла новость об отъезде Эрика со странной стойкостью. Она стояла совершенно неподвижно, понурившись, с широко раскрытыми глазами, и Брилл опустилась перед ней на колени. Восприняв молчание Арии как хороший знак, она возблагодарила Господа, что, по крайней мере, ее дочь избежала потрясения и горя, которые испытывала она сама. И снова ошиблась.
Много дней Брилл тщательно следила за каждым действием дочки, выискивая малейший признак того, что та не так равнодушна, как кажется. Хотя Ария вела себя тише, чем обычно, но не выглядела столь же расстроенной отсутствием Эрика, как ее мать. Но постепенно, после нескольких недель этого беспечного отношения, видимость спокойствия начала слетать.
Однажды утром Брилл проснулась под знакомые звуки начала дуэта, которому Эрик учил Арию. Выскочив из постели в нелепом восторге от предполагаемого возвращения Эрика, она побежала по коридору в гостиную. Поскальзываясь в чулках, Брилл обогнула дверь и влетела в комнату; ее губы уже начали складываться в неуверенную улыбку. Несколько секунд она, как идиотка, стояла на пороге, пока не заметила нечто неправильное в плывущей по воздуху музыке. До ее ушей доносилась лишь половина мелодии, и когда она посмотрела на скамеечку перед пианино, то поняла почему.