Скорпиус замолчал, поражённый такими словами. В его детской душе созревало непонятное ощущение: страх, причину которого он пока не мог определить.
Дворецкий продолжал.
— Вы умны не по годам. В вас течёт кровь многих древних волшебных фамилий, их благородство, смелость, отвага, хитрость и изворотливость, но есть ещё и то, чего не отнять — светлая душа, доброе сердце и острый ум, полученный вами от матери…
Глядя на старика мальчик заплакал, всё сильнее прижимая его жилистую руку к своей груди.
— Я ухожу… и я должен сказать тебе правду… — говорить дворецкому становилось всё труднее, силы покидали его.
— Что, Альфред, что?
— Твоя мама…
Это прозвучало очень тихо. Скорпиус снова посмотрел на старика, ожидая продолжения, но глаза того уже смотрели в пустоту, а в их глубинах отражалось, словно живое, пламя свечи. Рука, лежавшая в ладонях Скорпиуса, выпала и безвольно опустилась на мягкие подушки. Осознание произошедшего медленно опускалось, заполняя комнату, подступало к горлу, давило на грудь, не давало дышать…
— Альфред! Альфред! Альфред! — мальчик закричал его имя, и голос эхом отразился от каменных стен и потолка, разносясь по замку.
Впервые в жизни Скорпиус почувствовал боль намного более сильную чем та, которую он чувствовал после смерти миссис Малфой. Астории Малфой, которая так долго называла себя его матерью.
Кто-то вложил свою маленькую ладонь в его и потянул в холодное душное безмолвие. Кто-то, вероятно Бри, легко уложил мальчика на кровать, его тело утонуло в мягкости подушек. Он зарылся в них с головой, он ничего не хотел и ничего не чувствовал. Только бесконечное горе, камнем лежавшее на сердце. Оно накрывало своим куполом и не давало двигаться, не давало ни на миг отпустить ситуацию и остановиться. Кто-то рядом со Скорпиусом, успокаивающе шептал, обнимал, в попытке утешить…, но сейчас ничто не могло смягчить его боль. И была это Бри, отец или кто-то другой, не имело никакого значения. С ним и в нём была только боль, которая с каждой секундой, с каждым моментом осознания случившегося, лишь усиливалась, принимая новые формы и новые объёмы. Сменился ли день ночью, или не прошло и часа… всё было относительным и ничего в этой боли не существовало: ни жизни, ни любви, ни дружбы… ничего.
Комментарий к Глава 10. Смерть ещё не конец.
Спасибо, что замечаете мои ошибки, которые мы с бетой не заметили. Я исправляю их как только добираюсь до компьютера.
========== Глава 11. Надежда. ==========
« Наш цветущий сад, теперь больше похож на заросли… Растения: цветы, деревья, кусты — понуро склонили головы… С моих рук капает кровь, просачиваясь в чёрную землю, проникая в самые её внутренности… Поместье возвышается надо мной грозно и властно, темнея на фоне неправдоподобно синего неба… розовые кусты враждебно направили на меня свои шипы… что я им сделал?.. что я сделал?.. что?
Это дуновение ветра или мираж, посланный мне поместьем… созданный только, чтобы обмануть, унизить, заставить… убить?..
В моих глазах стоят слёзы… отчего?.. Я не помню… Не помню…
Передо мной по заросшей тропинке идёт женщина… её белые одежды развиваются на ветру… ветер, которого я не чувствую… кто она?.. капюшон белой мантии скрывает её лицо… кто ты?.. она идёт ко мне… голова женщины опущена, но, я уверен, ей точно известно, что я стою здесь и что вижу как она приближается… это душа поместья?.. душа моего дома?.. или моя мать?.. я не знаю… я ничего не понимаю… Подобно дементорам, женщина словно плывет над поверхностью земли… и так же, как вокруг стражников Азкабана увядает всё живое… всё живое здесь распускается и оживает с её приходом… сад расцветает от её дыхания, от прикосновений и взглядов…
… Я иду… оплёванный насмешками своих предков, и этих ужасных лиц, которые всё ещё заполняют моё сознание, гогоча над моим состоянием, над моей безысходностью… Я прохожу по когда-то пушистому, а теперь выцветшему, изъеденному молью, ковру и останавливаюсь перед пустой рамой… Эту раму я заказывал у лучших мастеров-волшебников… Портрет, который хранит в себе душу и воспоминания моих родителей… Коричневый холст… Я хорошо помню как выбирал его… Холст вырван, разодран… разорван человеческими руками… моими руками…»
Драко Малфой просыпается в своём кабинете, резко открывает глаза и фокусирует взгляд на своих руках, пытаясь успокоить неровное дыхание.
Тёплый летний ветер приносит сквозь открытое окно приятные запахи, звуки шелеста листвы. Ветер обнимает мужчину за шею, играет с его волосами, касается пальцев. Сон медленно покидает хозяина Малфой-Мэнора, унося с собой страх, беспокойство и панику. Солнечные лучи ярко освещают помещение, оставляя игривые блики на дверцах книжного шкафа, на почти высохшей луже пролитых чернил, на драгоценной крышке шкатулки с письмами, и на трости с насечкой из серебра и ручкой в виде головы змеи.
Драко с трудом отрывает голову от поверхности стола, разминает шею и потягивается. Спинка кресла мягко прогибается под его движениями, изредка поскрипывая. Он встаёт, задерживаясь на мгновение, ожидая, пока пройдёт лёгкое головокружение, а после подходит к окну и смотрит в сад, где домашние эльфы занимаются своими делами.
Малфой-Мэнор действительно начал мстить, а Драко то думал это бабушкины сказки, которые рассказывают непослушным детям в их семье. Так значит дедушка Абраксас был прав, и у поместья действительно есть и душа и чувства, и собственный выбор. Малфой осторожно коснулся ладонью шершавой стены кабинета и удивился, что не ощутил дыхания. Живое должно дышать…