— Прости.
Одно слово из уст высшего серафима.
И все треснуло, путаясь в новой паутине вопросов.
С этим «прости» внутри все обрушилось мощной лавиной, снося грани сознания и установленные принципы, мысли, надежду.
С этим «прости» Люси вновь ощутила жгучую боль в груди на месте шрама-метки.
С этим «прости» кто-то с размаху зарядил ей по коже сотней ножей.
— Прекратите, — сухо прошептала, но не услышала ни звука, потому что голос не подчинялся.
Схватив себя за плечи, она вновь повторила, ломая преграду из собственных иллюзий.
— Прошу вас, прекратите, — буквы вырывались из глотки резкими глотками воздуха, — прекратите, прекратите! — на вкус он был жестким, горячим и невероятно соленым.
— Слезы?.. — будто самому себе еле слышно сказал Джерар, до этого молча наблюдавший за всей этой сценой.
— Ты плачешь, Люси, — приподняв уголки губ в улыбке, подытожил Макаров и положил свою ладонь на ее подрагивающую от всхлипов голову.
Люси и вправду плакала. Захлебывалась воздухом, в мыслях крича от безысходности и сжимая пальцы до хруста. Она роняла слезы, опять ничего не понимая.
— Почему? — задыхаясь кинула она.
— Мы должны тебе о стольком рассказать, — горько усмехнулся старик и заставил ее подняться, потянув за ослабшую кисть.
— Расскажите, — умоляюще прошептала и с надеждой глянула сначала на него, затем на притихшего Джерара, — я более не могу блуждать во тьме, что скрежещет по моим ребрам.
Серафим чуть помедлил, сожалеюще следя за ней, но все же кивнул и отошел к господству, стараясь выглядеть спокойно. Но Люси заметила, что-то крепко сжимало его свободу.
— Вина, — вдруг произнес Макаров и сразу же пояснил, — то, что сжимает меня вот здесь, — указал на левую сторону груди.
— Люди зовут это сердцем, — тут же объяснил ему Джерар, чуть повернувшись.
— Сердце, — глубоко вздохнул тот и задумался, — когда-то и я дорожил им, — чуть сжал одеяние ладонью, — когда был человеком.
Этот разговор шелестел в ушах лишним шумом, назойливо кружил вокруг и осадком падал в легких. Люси уже не замечала чересчур яркого света, не обращала внимания на непривычно горячие лучи солнца и даже не думала о том, что здесь слишком душно. В мыслях даже проскочило, что это так приятно — просто стоять и слушать.
Слушать истину, которую искала уже несколько десятков лет.
— Разве серафимы не рождаются из солнечных затмений? — сомневаясь спросила. — Нам так рассказывали.
— Не все, — отрицательно махнул головой старик и продолжил: — Это просто легенда, в которую веруют, но из сотни серафимов, служащих сейчас Господу, так появились на свет лишь пятеро.
— Так мало, — выдохнула, улавливая на языке привкус горечи разочарования.
Ее опять обманули.
— Это одна из причин, почему я перед тобой извинился, — хмыкнул серафим и вдруг абсолютно серьезно и четко произнес: — Ложь.
Так значит, настоящее слово «ложь» такое тяжелое на вкус, хоть в нем и всего четыре буквы.
Такие ненавистные сознанию буквы.
Л.О.Ж.Ь.
Что клеймо, выжженное поверх запекшегося шрама. Символ ее смерти и возрождения, ритм ее благословленной души и топленое золото ее глаз — все было основано на лжи.