Я тяжело вздыхаю и медленно вхожу. Шаги откликаются гулким эхом, свойственным давно заброшенным домам. Ноги сами несут в комнату мамы, где ничего не изменилось. Удивительно, но даже косметика и сережки лежат на столике, как и годы назад. Лишь запаха больше нет, он первый ушел, изгнанный временем. А раньше здесь пахло фиалками - мамины любимые цветы.
Я несколько минут поглаживаю зеркало, смотря на свое отражение. Говорят, что мы с ней похожи. А я так и не узнала, правда это или нет. Так мало знала о ней, считала, что времени много. В моем случае - вечность. А в ее…
Я не плачу. Дом пуст, мамы здесь нет. Ни в качестве приведения, ни просто по ощущениям, поэтому я еду туда, где смогу просто выговориться. И плевать, что она мне не ответит. Она выслушает, я верю.
***
Я медленно иду по дорожке, вымощенной брусчаткой. Ветер шумит в кронах деревьев едва слышно, в остальном же здесь совершенно спокойно и умиротворенно, и тишину ничего не нарушает. Я не боюсь ни кладбищ, ни мертвых людей. Я и сама мертва, поэтому, наверное, подобные места не вызывают у меня суеверного ужаса, как это бывает у живых.
Возле одной из могил я останавливаюсь. Дженна… Я медленно кладу две розы, купленные заранее, на гранитную плиту с ее инициалами.
- Прости его. И меня прости. Это должна была быть я, Дженна. Не ты. Мне жаль, очень-очень.
Слезы наполняют глаза, поэтому я быстро иду дальше. Мне больше нечего сказать. Ничего не вернет жизнь мертвым, сколько бы слов не было произнесено. Возле маминой могилы я падаю на колени. Чувствую, как острые камешки вспарывают кожу на коленях. Плевать, даже если я залью весь асфальт алым. Я кладу цветы и маме, глажу буквы ее имени.
- Здравствуй, мама. Я сегодня одна к тебе пришла, - слезы срываются с ресниц, стягивают кожу на щеках, и я жалко всхлипываю. Будь проклят мой подростковый максимализм, который помешал мне сказать, как же я ее люблю, когда у меня еще была такая возможность. - Я соскучилась.
Резкий порыв ветра путает мне волосы и заставляет слезиться глаза еще сильнее. Хочется верить, что это знак того, что мама где-то рядом и прощает меня.
- Знаешь, мне плохо в этом городе. Здесь я чужая теперь. Я боюсь. Кажется, что смерть где-то рядом, за спиной. Мама, что мне делать? Как уберечь тех, кого я люблю?
Я, наверное, слишком эмоциональна, но мне действительно кажется, что кто-то заключает меня в теплые и успокаивающие объятия. Быть может, это и безумие, но разве грешно верить, что близкие люди, словно ангелы-хранители, сопровождают тебя и берегут? Мне хочется в это верить.
- Спасибо. Я тебя люблю, - я улыбаюсь сквозь слезы и перевожу взгляд на небо. Странно, уже закат. Ярко-алый. Как разводы крови на воде.
***
Черт, все же стоило вернуться раньше! Весь первый этаж уже украшен свечами и букетами экзотических цветов, а до прихода гостей осталось меньше часа. Ребекка, с которой я пересеклась в холле, пригрозила мне, что если я сейчас не начну собираться, она начнет одевать меня лично.
Вот теперь я перебираю платья и корю себя, что почти не привезла багаж из Франции. Ничего из одежды совершенно не подходит для этого чертового приема. Может не идти? А что, мысль заманчивая!
- Как ты? - я испуганно вскрикиваю, ощутив руки на талии, но почти мгновенно успокаиваюсь. Пора бы привыкнуть к твоей привычке подкрадываться бесшумно.
- Нормально, если не считать того, что мне нечего надеть. Может я не пойду? Ты извинишься за меня перед матерью? - я разворачиваюсь к тебе лицом, кладу ладони на грудь, уже обтянутую тканью элегантного фрака, и делаю умоляющий взгляд.
- Нет, Кэролайн. Мы пойдем. Платье на кровати, - я перевожу взгляд в указанном тобой направлении. Действительно, на белоснежных простынях красный шелк наряда выглядит роскошно.
- Красное? Помнится, ты говорил недавно Ребекке, что это цвет дешевых проституток.
- В том платье у Ребекки вываливалось все, что только можно. Это же вполне приличное, - ты улыбаешься и, легко хлопнув меня по ягодицам, подталкиваешь к кровати. - Поспеши.