Филиппу стало боязно. Сон становился тревожным. Над статуями разверзлась небесная высь. В ее темной бездне открылся, словно глаз, огромный кроваво-красный круг. От него, как лучи, в разные стороны разбегались плети черных цепей и пряди бесконечных черных спутанных волос. Филиппу показалось, что он слышит чей-то оглушительный смех. От этого смеха статуи задрожали, но ни одна из них не упала со своего постамента, не разбилась.
Фил оглянулся. На него наползала тьма. Она приближалась с тыла, ползла, как туман.
Парень отшатнулся от тьмы… И оказался стоящим на постаменте.
Филипп ошарашено глядел вниз на тьму, ползущую к его мраморной подставке. Она, как дым, обтекала колонны и уходила куда-то вдаль, смешиваясь сама с собой и делая пространство бесконечным.
И тут раздались голоса. Словно выросли из шепота и побежали вверх по нарастанию. Они были женскими и мужскими, детскими и взрослыми, высокими и низкими… И вместе с голосами появилась паутина.
Её седые космы медленно, как змеи, поползли вверх к колоннаде, оплетая статуи одну за другой. Филипп замер, чувствуя, как паутина ползёт по его ногам. Вот ещё мгновение и…
В последнюю секунду с неба полоснуло светом. Его ясные лучи сорвали омерзительную сеть со всех статуй, купая их в своём сиянии. Свет был на столько пронзительно ярким, что Филипп зажмурился, не пытаясь разглядеть его источник…
…А когда парень открыл глаза, он увидел, что лежит в своей кровати. У него на груди, повернутый к горлу лезвием лежал сияющий кинжал. Парень несколько секунд глядел на не гаснущий предмет, а потом дверь в комнату открылась и вошла мама. Фил вскочил, ожидая, что клинок со звоном полетит на пол. Но на одеяле его уже не оказалось. Серебряное лезвие тихо поблескивало, словно глядя на Филиппа, с его письменного стола.
— Чего ты дергаешься? Уже встал? — бодро сказала мама, доставая из шкафа джинсы. — Кстати, почти восемь, опоздаешь в школу.
— Ага, — автоматически ответил Фил. Он все никак не мог отделаться от впечатления, принесенного сном.
— Мы сегодня будем вещи собирать; так что можешь после уроков прийти, положить рюкзак, пообедать и идти гулять, — произнесла мама, извлекая вслед за джинсами кофту. Потом она оглянулась на парня, молча глядящего в центр одеяла, повесила вещи на спинку стула и села на край кровати. — Что-то случилось?
— Мне странный сон приснился… — пробормотал Фил — …статуи. Много статуй. И ветер, да, ветер там точно был. И все в паутине…
— Весьма оригинально, — мама провела рукой по голове парня, взъерошив ему волосы. — Не волнуйся, ничего плохого в этом сне нет.
— Хорошо… — протянул Фил задумчиво.
— Иди, погуляй с собаками, пока они не сходили в туалет в коридоре, — сказала мама, вставая с кровати. — Давай, убирай постель, умывайся и иди. Я им поводки надену…
— Сейчас. — Фил вяло потянулся и встал с кровати. — Хорошо.
Мама забрала со спинки стула вещи и удалилась в зал. Фил быстро собрал постель в шкаф и сложил раскладной диван. Потом оделся и пошел в ванную. В комнате мама с папой выворачивали диван, доставая дорожные сумки. Удивленный этой картиной, парень остановился и поинтересовался:
— Вы что, хотите куда-то вещи убрать?
— Нет, — мама расправила дорожную сумку, — Мы через неделю уезжаем.
— Куда! — с ужасом спросил Филипп.
— Как обычно, в Москву, — ответил папа. — Мне предложили там хорошую работу, маме тоже. Я выезжаю завтра, а мама через неделю.
— И надолго ли? — все еще ничего не соображая, спросил Фил.
— Вообще мы еще не решили. Нам Вадик с Ариной предлагают числа пятого ноября поехать в Израиль погостить. Пока что мы съездим в Россию, поглядим, что там, а потом, наверное, в Израиль, — ответил папа.
— А я? — все еще недоумевал Филипп.
— А ты вообще-то учишься, — заявил папа. — Саша тоже здесь останется, можешь не волноваться.
— На зимних каникулах приедете, — успокоила парня мама. — Я думаю, как бы все так хитро устроить, чтобы бабушек наших вызвать туда и оставить их там на ПМЖ. Получили бы гражданство, приличную пенсию…
— Как вы вообще себе это представляете! Вы же не евреи, чтобы получать в Израиле вид на жительство в такие короткие сроки! — Филу показалось, что он до сих пор спит. Слишком уж безумные вещи начинали происходить.
— Собак мы заберем, — продолжил папа, словно ничего не услышал, — Будешь наслаждаться гордым одиночеством.
Филипп с открытым ртом стоял и слушал то, что ему говорили. А потом уже собрался, было, начать возмущаться, как какие-то голоса зашипели ему в оба уха: «Молчи и соглашайся со всем! Так надо! Так будет безопасней и для них и для тебя!». И парень послушался, мгновенно перестав видеть в ситуации что-то необычное.