Но с Нарайном никогда так не было. Дерзкая с другими, перед ним она замирала и робела. И могла только смотреть, смотреть бесконечно на его чистый высокий лоб, на брови вразлет, темные, почти русые, на вздрагивающие ресницы, на крылья носа, трепещущие от дыхания, на неулыбчивый рот… Пока он сам не брал ее за руку, чтобы привлечь к себе.
— Салема, как ты тут оказалась?
— Матушка приболела, Рахмини осталась с ней, вот я и выпросилась одна на рынок. Ты не рад?
— Ты что! Я счастлив.
Он наконец набрался смелости обнять ее по-настоящему. Вот бы еще поцеловал, каждый раз думала Салема, и сама не знала, хочет этого или боится. Но Нарайн ни разу так и не попытался: то ли смущался, то ли соблюдал приличия.
Правду сказать, приличия в Орбине соблюдали больше на словах, чем на деле: дочерей старшие семьи берегли, как берегли свою кровь от варварских примесей, а семьи от бастардов, и невесток предпочитали брать в дом девственными. Остальной же опыт в делах любовных если и осуждался, то не слишком. Юношей и вовсе никто ни в чем не ограничивал. Несмотря на это Нарайн никогда не пытался переступить границу, возбуждался, волновался и дергался, порой даже сбегал от нее, но ни разу не потребовал большего, чем просто объятия.
Салема выросла среди братьев и неловкости перед юношами не чувствовала. Поцеловать или высмеять какого-нибудь воздыхателя — пустяковое дело. Было бы желание — можно было пойти и дальше поцелуя. Только никто, кроме Нарайна, ей не нравился, а с ним все было слишком серьезно. Еще месяц назад они решили, что обязательно поженятся. Вот как только он закончит семинарию…
— …Сали, я не хочу ждать и не могу. Недавно говорил с родителями, хотел, чтобы они попросили твоей руки для меня.
Нарайн выпалил все это на одном дыхании и замолчал.
— И что родители? Ну, рассказывай!
— Отказали. Говорили что-то глупое, мол, рано, я еще слишком молод, должен повзрослеть, осознать… а чего там осознавать? Они сами женились в семнадцать.
Он снова прервался, отстранился и отвернулся, словно не хотел рассказывать дальше. Салема не торопила. Она почувствовала, что и сама знает ответ: слышала только что в лавке болтушки Мирры. Слышала и не хотела верить. Все это казалось ей странным, глупым и несправедливым: почему именно она должна расплачиваться своей любовью за то, что кто-то выдумывает мифические войны и распускает трусливые слухи?
Наконец Нарайн продолжил: