Сколько Нарайн себя помнил, тут всегда было прибрано и чисто — отец не умел работать в беспорядке. А теперь?.. Стол перевернут, кресло вспорото, шкафы повалены, ящики открыты и сломаны, а все, что было внутри, разбросано и затоптано ногами. Книги, к которым им, детям, разрешалось прикасаться только с глубоким уважением, обязательно вымыв и насухо вытерев руки, теперь свалены грудой в углу и щерятся оттуда измятыми страницами и заломленными переплетами. Шикарный фарисанский ковер тоже сбит в кучу и отпихнут к стене, а на оголенном полу, то там, то тут зияли дыры вместо вывороченных деревянных плашек. Документы, чистые и исписанные листы бумаги, свитки пергамента, стило и кисти, свечи и палочки сургуча — все это рассыпано по полу, заляпано тушью и еще чем-то красно-бурым. Краской или… кровью?
В увиденное невозможно было поверить… это не могло быть правдой, просто не могло! Это не его дом, не его жизнь, все это происходит не с ним...
Нарайн долго, целую вечность простоял у окна, все повторяя про себя: "Это не со мной", прежде чем решился шагнуть вглубь комнаты. Главное — не топтать вещи отца и пятна разлитой туши, особенно те, что так напоминали кровь и пугали до дрожи. Вступить ногой в кровавую лужу казалось кощунством, почти преступлением. Медленно и осторожно Нарайн добрался до выхода в коридор. Первый же шаг по мраморным плитам пола гулко отразился от стен. Нарайн замер, прислушиваясь. Дом, который всегда был воплощением тепла и уюта, вдруг показался пугающе-пустым, мертвым. Но трусить было уже поздно: раз пришел, так уж надо узнать, увидеть своими глазами все до конца.
Стараясь ступать как можно тише, Нарайн пробрался на женскую половину. Вошел в комнату матери и, едва переступив порог, встал. Дальше было ступить некуда: пяльцы с недоделанной работой валялись на полу среди спутанных ниток и осколков дорогого фарфора. Постель перевернута, пудра и краски вывалены прямо на ковер и раскиданные письма. Нарайн стоял посреди этой разрухи не в силах пошевелиться. Разум по-прежнему отказывался верить, а взгляд скользил, не задерживаясь, с перевернутого кресла на разбитую вазу, растоптанный букет и дальше, пока не зацепился за ленту на туалетном столике. Темно-синяя с серебром лента, новенькая и ярко блестящая — родовой знак Орсов… На праздник мама хотела заплести в коску маленькой сестренке, в первый раз. Эта ленточка единственная была аккуратно сложена у зеркала, словно ничего и не произошло. И вдруг показалось, что вот сейчас откроется дверь, зайдет мама и скажет с улыбкой:
— И кто же это сотворил? Нар, помоги мне навести порядок…
Ощущение было таким настоящим, что захотелось крикнуть: мама, отец! Позвать хоть кого-нибудь из домашних, Шукшу, слугу отца, старшего охранника Видгара, да хоть няньку Флавиль с малышней. И он уже открыл рот, почти закричал, когда вдруг послышался шорох и входная дверь, словно предупреждая, громко скрипнула.
Нарайн оглянулся и тут же встретился взглядом с каким-то парнем. Мига хватило, чтобы в подробностях разглядеть кольчужную рубаху поверх темно-красной форменной туники, злорадный взгляд, золотистые кудри, а надо всем этим — легкий шлем с чеканным гербом Орбина — восходящим над горами солнцем. Каратель. В следующий миг Нарайн побежал.
— Он здесь! — закричал каратель и кинулся к нему. Но Нарайн, схватив со столика ленту, уже летел в окно.