В Раю находятся те, кто готов верить ей до последнего, а это действительно оказывается её виной.
– Милый доверчивый Жан, – презрительный смех, и алые кудри, и снова режет в глазах, только теперь уже от подземельной сырости, – конечно же, у меня там никого нет. Я ещё не настолько низко пала, чтоб заводить себе друзей в Геенне.
– А насколько же низко? – Вианней болезненно щурится.
Вместо ответа Антиохийская грубо притягивает его вплотную, сквозь железные прутья камеры целует в лоб и хрипло посылает а черту.
– Ну все, достаточно, - командует Жан, забывая, что у него и нет никаких прав здесь командовать.
Варфоломей – апостол, и распоряжения к нему поступают напрямик от самого высшего «начальства». Да и вообще, это не его, Жанова, компетенция, чтобы вот так приказы раздавать. Но он командует, а небесный палач на время действительно прекращает то, что здесь называют очищение кровью, хотя на самом деле это обыкновенные пытки и больше ничего.
– Хэй, а ты что здесь забыл? – Антиохийская звякает цепями и подаётся вперёд. – Пришёл меня исповедать? Ты подожди до рассвета, не время ещё.
После часов непрерывной боли во взгляде у неё ничего не меняется. Вызов, насмешка, "как заебало все еб твою мать". Без «господи». Антиохийская уже давно без «господи».
Вианней смотрит исподлобья и совсем не на неё. Потому что на неё смотреть не хочется и тошно.
– Я пришёл спросить, чего ради, Марго? Ты хоть знаешь сколько ангелов из-за тебя погибло?
– Пошёл ты со своими ангелами, – Марго сплевывает кровь ему на ботинки и смеётся. Над его презрением и вообще. Над старанием отвести взгляд – тоже. – Чего глаза бегают, Жанчик? Я здесь не без твоей помощи, так что любуйся. Вдруг случайно окажешься на моем месте?
Она издевается, не потому что страшно. А просто потому что.
Её потрепало изрядно, и она больше висит на цепях, чем стоит сама, зато на свои орудия пыток смотрит почти что любовно, со снисходительной усмешкой. Платье Антиохийской сейчас кажется на несколько тонов темнее, но это не от освещения, от крови. Видок жалкий, если не сказать хуже. И смотреть на это действительно совсем не хочется.
Жан почти уходит, но останавливается у самой двери.
– Что мы за святые такие со всепрощением? Это ведь не очищение от грехов, а настоящая кровавая баня.
– Все что ей нужно, – апостол откликается бесцветным голосом, – признать вину и попросить прощения. Так Он сказал, во всяком случае.
– Надеется сломить меня пытками и сохранить своё доброе имя, выбив из меня хотя бы перед казнью это его... раскаяние, – губы у Марго презрительно кривятся. – Уж тебе, как никому другому известно, что человека ломают совсем не пытки.
Антиохийская обращается вовсе не к Жану. Он-то своей смертью умер, и потому едва ли ему понять.
На вопрос «чего ради» она так и не отвечает.
Ночь звёздная и очень тихая. И наверное, стоит поблагодарить судьбу, бога, черт знает, кого ещё, что хотя бы ночью Жана никуда не дёргают.
– Святой отец, я согрешила, – с полу-смешком выдыхают сзади и Вианней едва ли не вздрагивает от неожиданности, а ещё оттого, что выдыхают ему это почти что в шею.
Совершенно неясным остаётся то, как ей удалось подобраться незаметно, но что ещё важнее, гораздо важнее, как ей вообще...
– А из темницы я сбежала во время перерыва, много ума не надо, - предупреждая вопрос, Марго отвечает первая и выхватывает из рук Вианнея бутылку. – Фу, что за гадость, воняет жутко. Сказал бы, я бы достала тебе из Преисподней хороший коньяк.
– Зачем ты пришла? – за попытку отобрать обратно он получает по тыльной стороне ладони, и руку приходится отдернуть.
– Жан, потанцуй со мной, – Антиохийская сбрасывает туфли и ступает на мраморные плиты босая, усмехаясь его непонимающему взгляду. – Ты всего пару часов назад рассуждал о всепрощении, так что ж, не готов его продемонстрировать? Да и не надо, просто потанцуй со мной.