— Из салона самолёта вы вышли добровольно?
— Меня вытащили!
— Потому что вы сопротивлялись!
Так кричали тоскливые зимние синицы в лесу.
— Ничего подписывать не буду! — филином пробухтел Андрей. — Сейчас вы тут напридумываете причин!
— Хорошо, запишем: от подписи отказался, — пропищала она. — Это ничего не меняет. В суде получите пять суток ареста.
— Откуда вы знаете?! — уже совершенно напрасно взъелся он. — Вы за судью решаете? Да вы тут оборзели от чувства власти! Я свою шею судье покажу!
— Знаю, сколько дают за сопротивление, — невозмутимо прочирикала она.
У Терехова тут же родилась мысль: бежать, когда повезут в суд. Он понимал, родилась от бессилия и отчаяния, но ничего другого в тот момент в голову не приходило.
— Где моя жена? — урезонивая чувства, спросил он. — Хоть что-нибудь человеческое вы можете сказать?
— Вероятно, она в прокуратуре, — подумав, сказала дознаватель. — Я въезжала во двор ИВС, навстречу попалась прокурорская машина.
— Ей тоже шьют сопротивление? И повезут в суд?
— Ну, почему же шьют? Мы не портные. Мы выполняем приказы и свой долг.
Вступать с ней в пикировку не имело смысла, но очень уж хотелось выдернуть из её хвоста хотя бы одно распушённое перо.
— Ваш долг — мытарить в клетках безвинных птиц? — спросил Терехов.
— Безвинных не бывает, — заученно пискнула синица. — А вы — птицы ещё те. Неизвестно, что за вами тянется...
И замолкла. А Терехов окончательно убедился: они ещё ничего не знают об уголовном деле против Алефтины! Значит, не всё потеряно, если что — и пять суток можно отсидеть.
Он думал, что его сразу же повезут в суд, но отправили обратно в камеру, лишь через два часа пришли два здоровых конвоира с дубинками и наручниками, сковали руки и вывели во двор. Терехов глотнул свежего снежного воздуха — и закружилась голова, будто выпил рюмку на голодный желудок. Он стоял между этих красномордых верзил в охраняемом дворе изолятора, дышал глубоко и уже ощущал свободу: ждали автозак. Конвоиры тоже дышали, видно, насидевшись взаперти, и выглядели вполне миролюбиво. В это время ворота отъехали в сторону, и во двор вкатилась залепленная снегом старая «Волга». Андрей не увидел — почувствовал, что сейчас перед ним явится Алефтина. И в самом деле: из салона выскочил худой милиционер и вывел её, галантно подав руку!
Терехов не раздумывал ни одного мгновения — оттолкнул конвоиров, и те, как подрубленные, одновременно рухнули на снег. А он, уже случайно, сшиб худого возле машины и сграбастал Алефтину, обхватил, перекинув скованные руки через её голову, как спрут добычу. Кожаная маска покрывала лицо и часть головы, но она, никогда не бывшая в его объятьях, мгновенно узнала его руки и сжалась, влипла в них, прижавшись щекой к бороде. Чёрная сова ещё не пропиталась запахами тюрьмы и по-прежнему источала насыщенный аромат ландыша, особенно её припорошенные снегом влажные волосы.
— Держись, сова, — прошептал он ей в самое ухо. — Я вырву тебя отсюда!
Первым вскочил её тощий конвоир, но вместо того чтобы растащить супругов, стал охлопываться от снега. Поелозив на земле, встали и верзилы, выхватили палки, кинулись к машине, но почему-то тоже не посмели разорвать эти объятья.
— Спасибо, что женился на мне, — прошептала Алефтина и вжалась губами в бороду. — Не думала, что это так важно. Мне сидеть будет легче...
— Я украду тебя из тюрьмы, — повторил он слова, кем-то подсказанные в этот миг и прозвучавшие выспренно.
— Мне светит десять лет темноты, — её губы щекотали лицо. — Сейчас в прокуратуре сказали. Но теперь я их вытерплю.
— Вырву из темноты!
— В этом мире за всё надо платить.