— Гости сегодня косяком валят, — уклонился от прямого ответа Терехов. — Чем обязан?
У самого же промелькнула мысль: уж не Жора ли направил к нему Мешкова?
— Может быть, у костра посидим? — предложил шаман. — Погода сегодня замечательная... А у нас много общих знакомых.
Намёк был понятен, и неизвестно почему, но где-то щёлкнуло, словно включился предупреждающий маячок: не ходить на чужую территорию! Тем паче шаманскую, где есть нагловатые ряженые иваны-дурачки и ещё бог весть кто, например жёны, поскольку от костра доносятся женские голоса. И сам этот многожёнец упорно прячет глаза... Отделаться от разговора с ним вряд ли удастся, да и не нужно: к этому человеку уже отсыпался курган любопытства, ибо так или иначе, но он сыграл определённую роль в жизни чуть ли не всех людей, встретившихся на Укоке. Сам страж трёх госграниц если не трепещет перед ним, то опасается его необъяснимой власти над стихиями.
— Некогда сидеть у костра, — пробурчал Терехов. — Где вы встали станом, кобылица паслась... Видели?
— Серая в яблоках? — уточнил шаман.
— Серая. В яблоках.
— Она переместилась к речке.
— Вы другого места не могли найти? — неожиданно для себя взвился он. — Я там кобылу пасу!
— Ну, пасёте вы её там первый день, — невозмутимо заключил Мешков. — А мы уже несколько лет встаём лагерем на этом месте. Обратили внимание: там всё время зелёная трава?
— Моя лошадь обратила внимание.
— Это место силы земли. Там и зимой трава не увядает и не желтеет.
— Потому что не успевает желтеть, замерзает зелёная.
Терехов говорил наугад, что приходило в голову, и ещё хотел добавить полную отсебятину: мол, хлорофилл не успевает разлагаться и фиксируется резким холодом, останавливающим естественный процесс. Но это было бы слишком мудро для его школьных познаний в химии.
Тот приподнял густые туркменские брови, на минуту задумался, показывая свои печальные глаза, и Андрей не пожалел, что поймал себя за язык. Шаман набрал воздуху и на одном дыхании прочитал ему лекцию как раз о процессе фотосинтеза, причём на память сыпал цифрами, химическими формулами, и напором потока ладных, пригнанных друг к другу слов и терминов буквально шокировал. Таким образом он либо втравливал его в научный спор, либо сразу хотел поставить на место, защищая своё авторитетное мнение. Примерно тем же самым грешил Сева Кружилин, но только в области математики, и вызывал удивление: откуда в этом замкнутом, иногда брюзжащем человеке столько глубоких академических знаний? Терехов имел представление о высшей математике, но, к своему стыду, так блестяще не разбирался ни в одном научном направлении, поэтому никогда в словесные поединки не вступал, и если от него требовали выразить своё суждение, говорил, как видит и понимает спорный предмет.
— Все места силы обозначены природой, — как-то не очень уж глубокомысленно заключил шаман. — Человеку остаётся лишь увидеть эти знаки, почувствовать чистую, благостную энергию, исходящую от земли.
Опасаясь чёрных копателей, учёные засекретили месторасположение обнаруженных, но не раскопанных ещё древних захоронений. Такую карту Терехов получил, оставив строгую расписку о неразглашении сведений, но тут его заело. То, что шаман называл «местом силы», было погребальным курганом, ещё в древности потерявшим свои типичные очертания из-за того, что был отсыпан «четвертинкой» — суглинистым грунтом. Зелёная неувядаемая трава как раз и была одним из признаков могилы, и чем шире её круг, тем крупнее захоронение. Подобные объекты учёные выделяли как перспективные, поскольку внешняя их непримечательность повышала шансы на то, что курган не был разграблен.
Уподобясь чахнущему над златом кощею, Терехов снял с шеи ключи, встал спиной к гостю и отомкнул сначала вьючный ящик, затем походный сейф, в котором хранились секретные документы. Он достал карту и поднёс лампочку ночника.
— Место силы? — переспросил без азарта. — Благостная энергия? Смотрите сюда. Это обширное древнее захоронение. Там лежат кости, а может, и ещё одна мумифицированная шаманка.
И заметил, как при виде этой карты у Мешкова под бровями загорелись глаза.