— Та як же ж с ним драться? Побачилы бы, який вин дюжий! Биндюжником в одесском порту робил...
И слизнул пересохшие губы.
— Не любил ты свою Наташку, — вздохнул Терехов.
— Как же не любил? — старательно заговорил на русском, но продолжать не стал.
— Чем Мешков тебе не понравился?
Петрушка оглянулся на шаманский стан и заговорил с жаром.
— Да я про шамана ещё в Сумах знал! По Интернету... Книжки читал! Потому на Алтай приехал... Он принял, Ива-ном-царевичем нарёк. Герман Григорьевич сильный шаман!
— Вот и учись! Задатки у тебя есть, мысли читать умеешь...
— Так он же меня за шута держит! Целый год!
Эти слова у него вырвалась случайно, не хотел обидеть учителя и попытался исправиться:
— Нет, стажировка обязательно нужна, я же ж понимаю. К тайнам сразу никого не допускают. Меня Ворон тоже сна-
чала держал... И у вас я согласен на всякие работы. Самое главное — я легко читаю ваши мыслеформы. И энергию выдерживаю. Всех срубило, а я хоть бы что! Даже прикидываться пришлось, чтоб не заметили.
— Ну и что там обозначено, в моих мыслеформах?
Он ни на секунду не задумался.
— Хотите от меня поскорее избавиться. Мешаю! Вам сейчас все мешают. Но в чертоги ехать рано. Вы же ещё не готовы. У вас это всё время на уме. И ещё думаете про сову.
У Терехова опять пересохло во рту...
25
Устье реки Ламы угомонилось и заштопалось на второй день сильных морозов. На эту рану словно швы наложили, перетянув несколькими скрепками торосистых перехватов, и ток воды прекратился, унялась пульсация крови Путораны. Терехов понял: это остановилось дыхание озера, наконец-то повергнутое морозами в зимний сон. Всё это совпало с моментом, когда перестало всходить солнце и на горизонте лишь кратким сполохом недолго светилось его зарево. Без разведки стало ясно — можно трогаться в путь, однако морозы давили за сорок, и японское чудо техники не заводилось. Опасаясь посадить аккумулятор, Андрей занёс его в чум и теперь ждал, когда потеплеет.
И в то же время Алефтину начал разжигать какой-то внутренний огонь. Она не торопила, не гнала его вперёд, вероятно, помня разверзнувшуюся полынью, но не находила себе места, причём ни в чуме, ни на открытом пространстве. То ли забывшись, то ли изменив своим вегетарианским привычкам, она неожиданно сама обрядилась в долганский наряд, вышла без маски под зелёные занавесы полярного сияния и с подростковым азартом стала кататься по льду реки.
Разбегалась, падала на чистом ледяном поле и катилась на спине или животе. Часа за два вволю наигралась, и Терехов подумал: развеется, придёт с мороза румяная и весёлая.
Она пришла мрачнее снежной тучи, сбросила с себя не только одежду из оленьих шкур, но и спортивный костюм, неожиданно обнажившись до пояса. На ней оказался меховой лифчик, который тоже был снят. Совершенно не стесняясь Андрея и не предупреждая его ни о чём, она принялась массировать груди, и это было хорошо видно в отблесках света из-под печи.
В первый миг Терехов глазам своим не поверил. От солдат удачи он слышал, будто она скакала по плато Укок в обнажённом виде, но это были, скорее всего, солдатские сказки, фантазии. Напротив, тело чёрной совы всегда было по-пуритански почти полностью сокрыто: по горло воротниками, рукавами до запястий, брюками и сапогами. При этом маска закрывала лицо. А тут выпустила на волю неожиданно большую грудь и принялась её оглаживать! То ли отморозила и восстанавливала кровообращение, то ли она затекла от тесного бюстгальтера. В сумраке показалось, что лицо у неё при этом страдальческое, болезненное, но никак не сладострастное. Массировала минут десять и, похоже, это помогло: вновь надела меховой лифчик, майку и сверху куртку.
— Ну что ты смотришь? — спросила как-то скучно и без упрёка. — Не видел никогда?
Эротических мыслей у него даже не возникло, поэтому Терехов накинул куртку и отодрал «липучки» на входе:
— Извини, притягивает... Но это же естественно.
И услышал в спину почти визг:
— Что естественно?! Ты поводырь! Ты всего лишь мой поводырь! Ты для меня — не мужчина!