Наконец устав слушать мольбы и унижения, посланник сказал, коротко и сухо, глядя прямо в глаза Прохору:
– Не торгуйся. И не пытайся обмануть его. Твой час настал. Сейчас или позже, всё равно ты должен заплатить.
– Лучше позже, лучше позже, – Прохор ухватился за проблеск надежды. – Позже, но не сейчас.
– Ты делаешь только хуже, – сказал посланник. – ОН не любит, когда с ним играют.
– Пусть он сам придёт, пусть позвонит, я попрошу его, – умолял Прохор.
– Довольно, – прервал его тот. – ОН не придёт. ОН ждёт. Ты идёшь?
– Нет! – резко дёрнулся Прохор и шарахнулся в сторону. – Нет, вы не имеете права. Уходите!
Журналист посмотрел ещё раз Прохору в глаза, полные ужаса, и в его собственных глазах заплясали адские огни.
– Вы нарушили договор, господин Прохор, – произнёс он. – Прощайте.
Он беспрепятственно ушёл и растворился в толпе репортёров.
Спустя всего две минуты Прохору позвонили и сообщили о случившейся автокатастрофе, в которой погибла его семнадцатилетняя дочь.
– Нет, этого не может быть! – вскричал он. – Так неправильно! Верните его! Верните того журналиста.
Но того уже и след простыл.
Встреча была окончена досрочно. Прохор, забыв об этикете и приличиях, поспешил обратно, в столицу. Он надеялся, что это неправда, что это какая-то чудовищная ошибка или чей-то злой розыгрыш.
Словно во сне, он пришёл на опознание. Словно сквозь туман, он увидел мёртвое лицо своей старшей дочери.
– За что?! – простонал он, опускаясь на колени. – Её за что?
* * *
Жизнь в белоснежном особняке изменилась навсегда. Горе и боль утраты поселилась в нём.
Бледное, залитое слезами лицо супруги белым пятном упрёка напоминало Прохору о его поступке. Он пожалел собственной жизни, и вот его старшая дочь отдала свою. Неравноценный обмен.
Десятки тысяч отнятых жизней не стоили одной этой. Пусть бы и дальше лилась кровь этих презренных рабов, этих недочеловеков. И пусть льётся! Пусть и дальше мрут, как мухи! За жизнь его девочки пусть платят все остальные.
И Прохор отдаёт приказ ужесточить бои и резню. И снова бурным потоком льётся горячая кровь.
Проходит неделя. Семья Прохора в трауре. Он не оправился ещё от первого потрясения, как случилось новое. В его дом вновь пришла беда. Шестилетний сын слёг от неизвестной болезни.
– Только не Сёмочку, – взмолился Прохор.
Он вызвал лучших отечественных специалистов и лучших врачей из заграницы. Но никто не мог определить и сказать, что за болезнь сразила его младшего сына. Никакие анализы и обследования не давали определённых результатов. Маленький Сёма лежал без сознания и таял день ото дня.
Врачи разводили руками. Мать сходила с ума от горя и отчаяния. За спинами шептались, делая самые разные предположения, почему такая беда постигла семью Прохора. И только он один знал причину смерти дочери и болезни сына. Только он один наперёд знал исход. Он знал, что надежды нет. Младший сын – следующая жертва за его ошибку, и не последняя. Прохор понимал, что вслед за младшим может настать черёд и оставшихся двоих детей.
– Ударил по самому дорогому, – говорил Прохор, закрывшись в своём кабинете дома. – Ты же забрал уже старшую дочь. Зачем тебе ещё? Оставь жизнь моему младшему ребёнку. Не отбирай Сёму.
Он пришёл в комнату сына, где над кроваткой день и ночь молилась убитая горем мать. Прохор хотел тоже помолиться, попросить Бога за сына. Но он не смог вспомнить слов ни одной молитвы. Тогда он решил просто обратиться с мольбой к небесам, но какая-то нечеловеческая сила придавила язык к нёбу и не давала произнести имя Бога. Небеса отвернулись от него.
Прохор в отчаянии разрыдался.
Он просил, он умолял, но не Бога, а другого – того, кто дал ему всё и теперь отнимает самое дорогое; того, чьё имя он умел произнести. Он стоял на коленях и просил, зная заранее, что его просьба не будет услышана. Он проливал горькие слёзы, зная, что они уйдут в землю и не будут увидены. Он знал, что всё напрасно.