Взрослые злые, говорил Ажедаф. Увидят тебя — накажут меня, часто говорил. А что в Ойзине было странного? Он ведь такой же, как и все, правда?
Малыш, не отрываясь, смотрел на играющих внизу унопеланских мальчишек. Бронзовые, глазастые, низенькие, как и все, они гоняли, как мяч, старый черепаший панцирь. Ноздри плоских носов широко раздувались. Перистые волосы трепал ветер. Стрекочущие крики то и дело перемежал азартный рык. Ах, как же Ойзин хотел быть с ними, впиваться в мяч когтями во всю мощь, спорить, смеяться. Заводить друзей. Окрылённый, он сбежал вниз, к отцу.
— Ты ещё слишком мал, Ойзин, — Ажедаф вздохнул, когда сын попросился на улицу едва ли не в тысячный раз. — Вот пойдёшь в Училище — тогда и поговорим.
— А когда ты меня отдашь в Училище? В этом году мне уже восемь кругов исполняется.
Ойзин был даже высоковат для восьми кругов, но Ажедаф молчал. Приходилось взвешивать каждое слово. Даже в разговорах с рабочей группой, для которой он был «профессор Эцилоки» и «глубокоуважаемый», не витало такое напряжение За семь кругов неловких минут задумчивости у Ажедафа набралось бы на дни.
— Скоро...
— Как скоро?
Профессор Эцилоки до боли поджал губы. Врать не хотелось. Говорить, что не знает, примут ли сына в училище вообще — тоже. Вечное молчание не выход. Ойзин не останется маленьким навсегда. Завтра — середина круга. Завтра — начало учебного года.
Ажедаф оглядел маленького Эцилоки. Да,им будет тяжело. Унопеланские детишки не упускают случая посмеяться над теми, кто хоть чуток отличается от них. Инстинкты хищников велят Ойзину придётся терпеть нападки постоянно. Но в стерильных условиях у организма не сложится иммунитет. Пусть малыш учится отражать атаки на словах и — если они не помогают — даже на кулаках, а не прятаться за отцовскую спину. Если он по-настоящему любит Ойзина, то не должен лишать самого главного.
— Завтра, — сказал Ажедаф. — Уладить дела с документами можно и во время учёбы. Мы пойдём в училище.
Ойзин заискрился от радости. Он прыгал, цокал когтями по полу, кричал, рычал под скрипящий из динамика голос:
— Ура! У меня будут настоящие друзья! Я буду в настоящем училище! Люблю тебя, папочка, ты у меня самый настоящий!..
Ажедаф вздохнул.
— Ещё бы другие признали тебя настоящим... — унопелан сжал трёхпалую ручку сына в ладони.
Училище Разнообразия было неприступной крепостью. Острыми зубами впивался в небеса забор. За ним веером раскинулись птичьи хвосты саговников, ощетинились кусты кедрового стланика. За низкорослым садиком замшелой, обвитой плющом громадой возвышалась четырёхэтажная буква «П». Одинаковые квадратные низенькие окна выделялись на фоне сонма узоров, покрывавших стены: ящериные морды, побеги плаунов и корявые буквы бросались в дикий пляс. После писка сработавшего на руке Ажедафа проводника двустворчатая, с тысячами защитных наводок дверь отворилась, пропуская гостей. Слышался незнакомый пряный запах. Пол был сплошь застелен тростниковыми коврами. На равном расстоянии друг от друга располагались закрытые металлической хваткой двери в классы. Ойзин хотел подойти и рассмотреть изукрашенные таблички, но Ажедаф остановил его:
— Надо сначала сполоснуть ноги.
Малыш пожал плечами, а потом снял сандалии и коснулся пальцем ноги ванночку. Холодно! Поёжившись, Ойзин поставил другую ногу и включил кран в виде головы кожекрыла. Поток еле тёплой воды лизнул стопы. Вытерев ступни одноразовыми полотенцами, оба Эцилоки снова вдели ноги в обувь, но на пороге класса снова с ней расстались. Специальная ниша, поделённая на полочки, обязывала
Металлический скрип раздвижных дверей заставил всех в классе обернуться. Зубастые и подвижные дети забыли про тетради, в которых заставляли писать по старинке: проводникам и прочим чудесам предшествовали бумага и стальные перья. У кого-то на строчках поплыли кляксы. Некоторые спрятали под парту жёванные, смятые в комок страницы. Третьи отставили стыдливое замазывание поддельной подписи в дневнике
— Познакомьтесь, поточные, это наш новый ученик, Ойзин Эцилоки, — учитель не поднял головы от журнала. Его предупреждали. — А ну-ка, все поздо...