Впрочем, мне совсем не хотелось сейчас о ней вспоминать, потому что на меня давило полное её отсутствие в настоящем. Со школы я мечтала завести американского бойфренда, и когда это получилось — он оказался вампиром, и ладно бы он выпил мою кровь и убил. Нет, он цинично вышвырнул меня, когда я ему надоела, будто был обычным человеком. И ладно бы он исчез из моей жизни навсегда, дав возможность нащупать почву под ногами. Так нет же — он появился в ней опять, чтобы растоптать меня окончательно, подарив своему любовнику!
Продрогнув окончательно, я вернулась к пляжному полотенцу. Для моих мокрых ног песок перестал быть раскаленным, и я в тысячный раз похвалила в душе Эйнштейна и его теорию относительности, которую проверяла на прочность с того самого момента, как узнала, что больше двух лет спала с вампиром. Как я могла быть настолько слепой? Ответ прост — иногда нам просто не хочется просыпаться от красивого, такого нереально-желанного сна. Только Клиф решил, что надо меня разбудить ушатом холодной воды, в которой я чуть не захлебнулась. Хотя, отчего же чуть? Похоже, я утонула, и, быть может, в том, что я уже не совсем живая, и кроется моя проблема?
========== Глава 4 ==========
Не знаю, что больше подействовало на меня тогда — накатившие, подобно океанской волне, воспоминания или, лучше сказать, осмысления моих первых лет в Америке, или всё же разыгравшийся к вечеру голод. Мне вдруг так сильно захотелось пельменей, что я даже почувствовала во рту их вкус. Не тех конвейерных, что тяжёлым камнем оседают в желудке и поднимаются вверх противным послевкусием, а домашних, с острой перчинкой, на манер кавказских хинкали. Глотая слюну, я подрулила к небольшой лавке, которую держал дядька-армянин. Его имени я так и не удосужилась узнать, хотя он всегда общался со мной, как со старой знакомой, не только нахваливая свои новые блюда, но и делясь семейными новостями.
Наверное, для кавказца и русского подобные разговоры были в порядке вещей, но я уже шесть лет как сознательно отказалась от общения с русскоязычной общиной и отвыкла слышать что-то, кроме «все хорошо», потому в лавке постоянно терялась и просто глупо улыбалась, вставляя в разговор лишь нелепое «ага». Сегодня он рассказал о предстоящей женитьбе сына, радуясь, что его избранница не американка, потому что чёрт не разберёт, что у этих американцев на уме. Я еле удержалась от вопроса, кем он считает меня? Хватило того, что я выставила себя полной идиоткой, не ответив на простой вопрос:
— Как долго ты варишь пельмени?
Я смотрела в его круглое доброе лицо, на аккуратную лысину, большие мозолистые руки, которые ловко завязывали целлофановый пакет с отвешенными пельменями, и молчала. Не могла же я ответить, что никогда сама не варила пельмени и вообще ненавидела их, как любую еду «оттуда», которой мать пичкала меня, чтобы даже мои вкусовые рецепторы помнили о русских корнях.
О, как я возненавидела здесь борщ, щи, винегрет и даже любимый салат «Оливье», потому что те так и кричали, что я в этой стране чужая, не такая как все. Напоминали в самый неподходящий момент, когда человек более всего уязвим — когда жутко голоден. Все шедевры маминого кулинарного искусства комом вставали в горле, вызывая вместо слюней рвотные позывы. Я мечтала о пицце, бурито, китайской лапше и прочей хрени, которую мать запрещала мне есть, чтобы я не превратилась в жирную корову. Мама, так и хотелось закричать, да сходи в школу — все девчонки нормальные, и они спокойно едят школьный обед.
Через пару месяцев я всё же не выдержала и закатила скандал с использованием английских нецензурных выражений, которым отвоевала свободу на американский общепит. Я с трудом удержалась тогда от русского мата. Это сейчас я уже не могу ругаться по-русски, и вообще единственное ругательство, которое осталось в моем обиходе — это французское «Merde!» Возможность не брать еду из дома стала моей первой победой над родителями — теперь я могла не выделяться хотя бы во время ланча.