— Надеюсь, до среды я сумею увидеть результат, — подбородок графа вновь придавил меня вниз. — Если, конечно, Лоран пожелает увидеть меня, во что я не верю. Мы попрощались у ручья, и боюсь, даже будучи в Париже, он не навестит меня более. Я всегда ассоциировался у него лишь с болью, а теперь боли стало в разы больше. Боль нельзя любить, боль стремишься забыть. Я тревожусь за него, хотя и понимаю, что это лишнее. Габриэль присмотрит за ним лучше моего, хотя, мне кажется, Лоран не нуждается больше ни в чьей помощи. Я просто продолжаю видеть в нём ребёнка, корчащегося от нестерпимой головной боли, и всё пытаюсь сделать его своим. В Мексике ещё в прошлом веке некоторые сумасшедшие блюли страшную традицию — младшая дочь остаётся с матерью до самой её смерти, чтобы заботиться о ней. Девочка с рождения лишена собственного счастья. Я стал таким отцом, потому что испугался одиночества. Но судьбу не обманешь, я не заслужил права быть кому-то нужным, и уже слишком поздно что-то менять. Прости, что говорю тебе всё это. Наверное, я просто трус, чтобы сказать это перед зеркалом, глядя пустым взглядом в пустые глаза. Я даже не хочу видеть твои глаза, они слишком о многом мне говорят, а я не желаю их больше слушать.
Граф оттолкнул меня так резко, что я не успела ухватиться за него, и между нами вновь были пять шагов, только теперь непреодолимых. Он действительно глядел в сторону, и на лице его застыла гримаса то ли боли, то ли отвращения. Ко мне или самому себе, оставалось лишь гадать. Он вновь зашагал вперёд, я бросилась следом.
— Куда мы идём? — на бегу выкрикнула я вопрос, надеясь, что для ответа граф сбавит скорость.
Ответа не последовало, но идти он стал медленнее, и я сохранила надежду вновь получить ответ, пусть и с опозданием. Здесь на тёмной дороге оставалась лишь оболочка графа, мысли же его парили далеко отсюда — запутались в тонких ветвях деревьев у ручья или же завязли в трясины далёкого прошлого, кто знает… Дорога отовсюду далека, и мне остаётся лишь покорно ждать его возвращения, ведь то, что он взял меня в этот путь, придавало мне веса в собственных глазах.
— К машине, — он ответил уже за вторым поворотом тогда, когда я сама различила очертания брошенного на обочине «порше». — Габриэль попросил меня прийти последним, потому как знал, что мне не все обрадуются.
— Отчего вы скрыли от меня…
— Я ничего не скрывал, — теперь граф не тянул с ответом, зная мой вопрос до того, как я его озвучила. — Зачем тебе знать о моём прошлом, когда ты не в силах разобраться с собственным прошлым, чтобы решить, что делать со своим будущем?
Теперь он глядел мне в глаза, и его серые, подобно двум магнитам, стали притягивать меня, и вот между нами не осталось и шага. Я вновь уткнулась носом в ледяную грудь, но уже не почувствовала запаха костра.
— Я не верю в то, что ты способна принять самостоятельное решение, но я зубами выгрыз его для тебя, хотя меня не поддержал никто, даже Габриэль. Не поверишь, кто встал на мою сторону — Клиф. Я изначально знал, что мы братья и не мог тронуть его, показать свою силу без разрешения Габриэля, а когда мы встали друг против друга в бане, я вдруг понял, что должен отойти в сторону, потому что не имею права разбивать ещё одну мечту просто потому, что не считаю ту верной.
Он отвернулся от меня, сделал последние десять шагов к машине и открыл дверцу. Я зажмурилась, увидев в его руках джинсы, хотя и понимала, что он вряд ли у меня на глазах избавится от набедренной повязки. Долгие пять минут я стояла с закрытыми глазами, не видя перед собой ничего, кроме черноты.
— Вы обещали поговорить со мной, — начала я, медленно приподнимая веки.
— Я уже поговорил.
На графе поверх футболки был джемпер, и сейчас он завязывал шнурки кроссовок.
— Вы же не пригласили меня поговорить о вас…
— Я уже сказал тебе, что ты примешь решение о своей судьбе самостоятельно. Мне пообещали не решать за тебя. Разве этого мало?
— Вы сказали про мечту? Вы имели в виду мечту Клифа…
Я неуверенно закончила фразу на вопросительной ноте, но граф вместо ответа рассмеялся.
— Нет, Катья, о твоей мечте, о твоей дурацкой мечте стать американкой. Будущая ночь прекрасная возможность поставить последнюю галочку и всё… Катьи больше не будет, останется лишь Джанет, которая не станет мучить себя вопросами, почему она не в состоянии отличить русский язык от китайского!
— Вы говорили со мной всё это время по-русски? — спросила я, действительно не в силах определить принадлежность его слов к определённому языку.
— Я мог срываться на французский, как Лео Толстой, но большую часть разговора я всё же вёл по-русски.