- А что вы скажете о великом сыщике? Какой мужчина! Значительный, загадочный, красивый!
- Как вы думаете, всё это правда?
Тут они заметили Нину Аркадьевну, бессильно сидящую в кресле.
- О, миссис Робинсон, вы так быстро ушли! Вам нехорошо? Ваши русские знакомые произвели впечатление! А это правда?
Придворная выучка, вбитая в плоть и кровь, не дала ей потерять лицо:
- О чём вы, мисс? – спросила она, небрежно обмахиваясь веером.
- Это правда, что мистер Штольман раскрывает любое дело, благодаря своей супруге-медиуму? Как интересно!
Нина сжала зубы, делая глубокий вдох. Она не позволит присваивать его славу какой-то шарлатанке!
- Мистер Штольман раскрывает любое дело без помощи каких-то медиумов, - презрительно сказала она.
- И проклятый рубин он найдёт? – девицы разрумянились от любопытства и почти забыли о приличиях.
Кажется, там, в гостиной что-то ещё произошло после её поспешного бегства.
Последней зимой в Затонске Нину часто посещало чувство, будто она стоит на тонком льду, который начинает трескаться под ногами. А она боится сделать шаг, не зная, где разверзнется бездна. И нет никого, кто мог бы вытащить её на твёрдую землю.
Когда пришло известие о гибели Штольмана, лёд раскололся. А единственная рука, за которую она еще в панике хваталась, перестала существовать. И бывшая фрейлина съежилась на самой крупной и надёжной льдине, заморозив все мысли и чувства, чтобы больше не метаться, разрушая и без того хрупкую опору.
В тот вечер в доме губернатора она вдруг почувствовала, что и эта опора даёт трещину и перестаёт существовать, словно «взломав свой синий лёд, Нева в моря его несёт, и, чуя вешни дни, ликует». Это было странно, невозможно, непонятно, но Нина Аркадьевна вдруг почувствовала, как сквозь застарелую ледяную корку в ней пробивается живое. Словно, и впрямь, наступала весна.
Невозможное свершилось! Штольман был жив, он был в этом доме – здесь, сейчас, она могла увидеть его жесткое чеканное лицо, ледяные голубые глаза, хищный нос с горбинкой, резкие складки на щеках, иронически вздёрнутую бровь. Его колючую улыбку… Как же ей не хватало всего этого!
Нина Аркадьевна вихрем понеслась по залам, разыскивая русских гостей. И не находила их ни в одном из помещений – словно они ей только привиделись, словно она сошла с ума. До крови закусив губу, она замерла у парадной лестницы, понимая, что совсем утратила самообладание. Хорошо, что рядом никого не было!..
- Что, красотка, неприятно попадать в собственный капкан?
Незнакомец был светловолос, нагл и безжалостен. Элегантный сюртук, шёлковый галстук, небрежно взъерошенные волосы – гораздо длиннее, чем принято носить в обществе. Небрежная поза опасного зверя, потягивающегося перед прыжком. Невнятный американский выговор. Сама непринуждённость, не нуждающаяся в условностях.
Нина резко остановилась, смерив взглядом нахала, посмевшего говорить с ней в подобном тоне. Самообладание вернулось мгновенно. В этом мире её слабость видели только Разумовский и Штольман. А больше никому она не позволит!
Она могла не позволять что угодно и кому угодно. Незнакомца это не волновало. Он продолжил, нагло ухмыляясь и с интересом следя за её реакцией:
- Не ожидала, что у малышки Энни есть зубки? А она тебя знатно покусала.
Бывшая фрейлина в раздражении сжала веер и ощутила, как он хрустнул, переламываясь в её руках.
- А теперь тебе хочется отомстить?
Что за проклятие? Почему вместо Якоба она видит перед собой этого беспардонного молодчика, который вслух говорит о том, о чём приличные люди молчат, хотя бы из вежливости?
Со стороны залы послышались голоса, спорящие по-русски, и в дверях показались те, кого она так искала и так боялась встретить.
Миронова висела на руке у Штольмана и требовательно заглядывала ему в глаза: