Эта наука даётся в жизни раз. Я училась и даже выучилась.
*
Утро занималось ясное, обманув доверчивых щедрым теплом. Мы с Аяной затеяли стирку. Муж из дома ушёл до света, сказал, что съездит на Скотью Могилу. Томба возился с детьми. Всё было, как прежде, и я не сразу поняла, что наступает последний день.
Но ещё до полудня вдруг попрятались пчёлы, и повисла гнетущая, распаренная зноем тишина. Я вздела глаза на небо. Оно казалось таким же синим, но всё же что-то в его синеве было не так. Она перестала глядеться прозрачной, твердью взялась с закатной стороны. И оттуда веяло тревогой, осязаемой, как пожатье ледяной огромной руки.
Уронила бельё в колоду так, что брызгами обдало.
- Стирай. Я пройдусь.
Сестра локтем убрала волосы со взмокшего лба, глянула настороженно, но ничего не сказала. Я заторопилась. Неминучее было близко, успеть бы из дому уйти, пока начнётся! Боюсь я за них, да и дети… не хорошо, чтобы видели…
Над Доном повисло что-то непроницаемое и вязкое, будто сама тишина стала плотью. Густая синева надвинулась, и стало видно, что это страшенные тучи. Бог Грозы шёл карать людскую неправоту, и небо набрякло гневом.
Я осталась стоять на песчаной косе, глядя на город. За спиной река катила тяжкие, будто свинцом налитые воды. И никого. Тут хорошо. Я почему-то знала: здесь они мимо не пройдут. Ворота Танаиса были дальше с восточной стороны, за излучиной. Но те, кто явился по мою душу, спешили не к воротам. Я разглядела их издалека.
Было удушающее жарко, а эти двое кутались в плащи, и мечи топорщились сбоку. А только не было в путниках мужской стати: и плечи поуже, и походка помельче. Не такая, как у баб, но и на парней не похоже. Никто - нежить бесполая!
Шли друг за другом вослед, поспешали, словно их тоже торопила идущая с заката гроза. Я закричала вдогон:
- Эй! Не ходите туда! – и побоялась, что не услышат.
Но перед дождём звуки разносятся далеко. Они обернулись ко мне – и в тот же миг тучи пожрали солнце.
Я глядела, как Белые приближаются, и не могла уйти. Не оттого, что ослабли ноги. Тело было здоровым и крепким, каким я не помнила его много лет. Словно я тоже пришла сражаться. С двумя убийцами без сердца, подумать-то смешно! А только больше я не боялась. Слишком много боялась, вся жизнь моя в страхе прошла. Теперь уж не буду, хватит! На мне был пояс Визария, я не снимала его с тех пор, как Гиллу отворяла память. Хорошим человеком был Правый, меня сестрой называл. Надо быть, скоро свидимся…
Теперь Белые Девки шли не вслед, крались с разных сторон. Я бы до них отсюда камнем не докинула, а они береглись. Мне вдруг стало смешно. Смех рвался из груди, и я не стала противиться – доведётся ли ещё хохотать? И вот ведь, они мыслили быть страшными, а обернулись нелепыми. Но подошли, и смех истаял, и повеяло холодом.
- Почему ты смеёшься? – спросила одна, хотя я уже не смеялась.
- Потому что я вас не боюсь!
- А за мужа боишься? За дочку боишься?
Нет, не успел меня взять исполох, слишком быстро все случилось. Они лишь достали мечи, как из-за спины моей донёсся мужской голос, выкликающий:
- Эй! Вы не тронете её!
Но ведь там была река! Ничего не понимая, я обернулась. Нет, не так хотела уйти! Никого с собой тянуть не собиралась. Но к берегу подходила рыбачья лодка, и крепкий детина в бороде до бровей грозил ведьмам веслом.
- Убей его, - приказала та, что говорила со мной.
Рыбак выпрыгнул на песок, но больше сделать ничего не успел. Другая скакнула, как кошка и ударила мечом. Бородатый поднял весло, потому она не в шею метила, а посекла ему рёбра. И могучий муж упал на песок, захлебнувшись кровью. Он был ещё жив, глядел измучено, и кровь лилась, а Белая слизнула её с пальцев и рассмеялась. Я уже слышала этот смех во снах. Ничего человеческого в нём не было.
Кем же надо быть, что в себе носить, чтобы радоваться муке другого? Почему у меня нет меча?! Я хочу ударить, хочу прекратить этот смех!..