Случилось это на девятый или десятый день после похорон. Точнее, Джон узнал об этом гораздо позже — ему же казалось, что не прошло и трёх дней. Он почти ничего не делал за это время, даже есть и спать не хотелось — он тупо сидел и смотрел в одну точку. И сам это повелитель тьмы как никто другой осознавал и понимал, но не мог найти стимула и дальше цепляться за жизнь. Чес пытался отвлечь его, но попытки заканчивались провалом. Наконец, вечером, он вошёл к нему в ту самую комнату, застал сидящим на кровати и негромко начал:
— Джон, я не помешаю?
Мужчина ответил не сразу — до него не в тот же момент дошло, что его кто-то зовёт. Всё из внешнего мира доносилось будто бы в замедленной съёмке, сквозь плотную пелену труднопроницаемого вакуума.
— Нет-нет… — ответил рассеянно, пожал плечами и вновь уставился в пол, как и сидел до того. Чес, кажется, хмыкнул, постоял у двери и решил таки войти вглубь комнаты. Потом в нерешительности остановился рядом с ним и уселся на стул.
— Я бы хотел поговорить… — И Джон уже давно знал, о чём тот хотел поговорить; в ответ он лишь кивнул и приготовился слушать. Креймер прокашлялся, помолчал минуту и поначалу неуверенно начал:
— Знаешь, я думаю, что нам завтра или послезавтра, но точно в ближайшее время нужно будет уходить. Наш путь должен продолжаться, Джон, несмотря ни на что. Прошло уже больше недели, и я понимаю, что ты сейчас не в лучшей форме. Но, как мне кажется, если мы выдвинемся в путь, то ты вновь вдохнёшь жизни, свежего воздуха в своё застоявшееся сознание. По крайней мере, оставаться здесь точно нельзя — обстановка буквально вытравляет из тебя прошлого повелителя тьмы. А там ты потихоньку и развеешься… Нет, я, безусловно, представляю, что мне отнюдь не понять твоих чувств, но… всему есть своё время, Джон. — И Джон слышал в каждом слове правду и был бы рад ей поверить, но что-то, какая-то мнимая перегородка или стена, мешала ему перешагнуть на ту сторону, где была жизнь. Наоборот, какая-то злость и казавшееся непонимание Креймером истинного положения дел вскипали в его душе, заставляя отторгать эту и так понятную правду ещё дальше.
— Всему есть своё время, значит… — Мужчина покачал головой, ухмыльнулся. — Ну так что ж? А если времени нет? Если времени для меня больше нет, тогда что? Нет, Чес, ты даже отдалённо представлять не можешь о том, что, какая жопа творится у меня на душе. Оттуда будто кусок оторвали, понимаешь? Больше нет ни дней, ни часов, ни минут — есть какая-то странная субстанция, называемая временем и текущая каким-то своим ходом. Есть вина, лёгшая где-то здесь… — он указал на сердце, — камнем, есть образы, которые оставить в своей голове невозможно, так же, как и мысли; последние вообще разрушают всё изнутри. А прибавь к этому горечь и банальную боль, что выйдет? — Он покачал головой, прикрыл лицо руками, локтями упёрся в колени. — Я не хочу жаловаться, хотя сейчас только что сделал это. Просто нет больше стимула жить, идти дальше, за что-то бороться. Понимаешь? Совершенно.
— Я понимаю. Но более чем уверен, что оно придёт во время всего этого… как аппетит приходит во время еды, знаешь? Просто скажи мне своё «Да», и я сам устрою то, чтобы ты забылся. А тебе нужно забыться, Джон. Ты сам это понимаешь. В конце концов, мы взрослые люди и отчасти знаем психологию. Люди встают на ноги после смерти близких. Даже самые слабые… а ты встанешь точно.
Константин видел, что слова Креймера не лишены смысла: действительно, чего уж всё преувеличивать? Они и вправду взрослые и должны понимать, что полторы недели хватило сполна для траура в наступившей ситуации. Всё равно, рано или поздно, придётся идти, потихоньку вставать на ноги и приходить в себя; всё равно придётся. И чем раньше начать, тем потом безболезненнее будет реабилитация; но самое тяжёлое — это начать. Ведь начало всегда есть нечто новое, а Джон ой как не любил привносить в свою жизнь какие-то новшества…