Оборачиваюсь, и что я вижу? Томми склонилась над тарелкой с едой, держа в одной руке недоеденный бургер, а в другой — картофель фри, покрытый кетчупом. Козырек ее бейсболки приподнимается, когда я приближаюсь.
— Томми. — Я опускаюсь на сиденье напротив нее и стараюсь не чувствовать удовлетворения от ее ответного хмурого взгляда.
— Как твоя задница? Такая же ушибленная, как твое эго? — Она откусывает от своего бургера кусок размером с человека, набивая щеки, пока жует.
Я привык быть рядом с женщинами, которые едят так, будто у них нет желудка, и на мгновение завороженно наблюдаю, как Томми наслаждается едой.
— Если ты ищешь предлог, чтобы я спустил для тебя штаны, Томми, то тебе не повезло. Меня не привлекают дети.
Она перестает жевать, бросает бургер и картошку фри, вытирает жирные пальцы о рубашку.
— Чего ты хочешь? — говорит она, прежде чем проглотить еду.
— Я здесь, чтобы дать тебе возможность извиниться.
— И зачем мне это делать?
— Затем, что ты слишком глубоко увязла, и я не могу нести ответственность, если все это между нами закончится твоими слезами.
Мускул на ее челюсти подергивается, а рот сжимается в тонкую линию.
— Я никогда не плачу.
— Хм. — Я наклоняю голову и изучаю копну непослушных каштановых волос, обрамляющих ее шею. Замечаю отсутствие чего-либо на ее лице, даже гигиенической помады. — Я действительно тебе верю.
Она откидывается назад с довольной ухмылкой и скрещивает руки.
— Если никогда не плакала, это не значит, что ты не будешь плакать.
— Это даже не имеет смысла.
Я постукиваю себя по виску.
— Или имеет?
Она хихикает, и я должен признать, что мне нравится этот звук.
— Ты идиот.
Ее взгляд устремлен прямо поверх моего плеча. Мне не нужно смотреть, чтобы знать, что сейчас произойдет, но я должен следить за своим выражением лица.
— Извините, — говорит Дин, подходя к нашему столику. — Это только что доставили из местной пекарни, если вам интересно? — Он ставит тарелку со свежими канноли.
— Ух ты! — Томми смотрит на десерт так, будто только что не съела полкоровы. Она, вероятно, забыла, что я сижу здесь, или что мы были в середине разговора. — Выглядят потрясающе.
Девушка берет один и облизывает губы, поднося десерт к губам. На мгновение я забываю, где нахожусь и что делаю, и пристально смотрю на ее рот, надеясь, что ее красивый розовый язычок появится снова. Она не разочаровывает. Я чуть не стону, когда Томми закрыв глаза, томно выдыхает и засовывает половину канноли между губами, как будто сосет чл…
— Что это было? — Она морщит нос и медленно жует. Ждет, что Дин ответит, но парень отходит в сторону, оставляя все на меня.
Я наклоняюсь вперед, опираясь локтями на стол.
— Что это было? Я не могу понять тебя с половиной канноли во рту.
Она жует еще немного, но это действие выглядит болезненным, так как ее лицо перекосило с одной стороны.
— Вкусно, да?
Томми вздрагивает, когда, наконец, глотает, но слегка давится, и я боюсь, что она выплюнет все это обратно. Слава Богу, ей удается проглотить.
— Это была… зубная паста?
— Да, была. Вкусная, правда?
Она делает дюжину больших глотков колы и снова кривится. Зубная паста и газировка — не лучшее сочетание.
— Это было…
— Отвратительно? Тошнотворно? Тебе нужно сходить поблевать?
Даже из-под козырька ее стальные серые глаза непоколебимы, когда девушка смотрит прямо на меня.
— Слабовато.
— Слабовато? Ты шутишь? Я только что заставил тебя съесть зубную пасту! Это чертовски уморительно! — Я почти смеюсь, но она засовывает в рот вторую половину канноли и жует ее. — Что ты… ты с ума сошла?
Она пожимает плечами.
— Это не так уж плохо. — Она берет с тарелки еще одну и протягивает ее мне. — Я не шучу. Они, должно быть, добавили туда заварной крем или что-то в этом роде.
Меня передергивает.
— Я не буду это есть.
— Как хочешь. — Она берет еще один и ест его так, будто это какое-то премиальное дерьмо, которое обещает оргазм вкусовых рецепторов. — Довольно вкусно.
— Дай мне. — Я выхватываю десерт из ее рук.
Кусаю, мои зубы прорываются сквозь хрустящую корочку к кремовой середине, и я задыхаюсь. Сильно. Так сильно, что мне приходится наклониться и наполовину блевануть под стол. Я отплевываюсь, кашляю и хриплю, во рту покалывает от мятной свежести, и когда сажусь обратно, вижу, что Томми смеется так сильно, что ее лицо ярко-красное, но ни один звук не выходит.
— Очень смешно. — Мой рот наполняется слюной, и я выплевываю ее на пол. — Не могу поверить, что ты это съела.
Она хлопает ладонями по столу.
— Слабак!
Я ошеломленно молчу, что для меня впервые. Как, черт возьми, она смогла разыграть меня моим же собственным гребаным розыгрышем?
Девушка хватает свою тарелку, бросает ее в мусор и уходит, крича:
— Нам нужна уборка! Итану плохо. Он думает, что это может быть горловой хламидиоз, так что маски и перчатки, люди! Маски и перчатки!
Вот же маленькая дрянь.
ТЕЙЛОР
— Томми, ты там в порядке?
Тонкая дверь в туалет в автобусе создает ощущение, что мой отец стоит прямо за мной, когда он снова стучит, почти раскалывая дерево. Я спускаю воду в туалете и поднимаюсь с пола. У меня болят мышцы живота, вся кровь прилила к голове, и я никогда больше не смогу почистить зубы без желания блевануть.
— Томми!
Я щелкаю замком и открываю дверь.
— Я в порядке.
— Лекарь сказал, что слышал, как ты здесь блевала.
Я прислоняюсь плечом к дверной раме, чувствуя легкое головокружение. К сожалению, когда выплеснула весь тюбик зубной пасты из своего желудка, то также отказалась от всего, что съела за последние восемь часов.
— Да, и теперь чувствую себя намного лучше. — За исключением вкуса во рту. — Мне нужно немного воды.
— Я принесу. Садись.
Сажусь на диван в передней части автобуса.
Папа откручивает крышку от бутылки с водой и протягивает бутылку мне.
— Ты что-то съела?
— Да. — Я делаю глоток, поласкаю рот и пью воду, надеясь, что она смоет привкус мяты.
— Отдохни до утра. У нас…
— Я в порядке. Мне просто нужно было избавиться от этого, но я чувствую себя лучше.
Он одаривает меня не терпящим возражений взглядом.
— Отдыхай. Утром тебе предстоит ранняя смена.
— Нет, я могу работать…
— Я сказал отдыхать, значит, ты будешь отдыхать. Если не отдохнешь, я тебя оштрафую.
— Папа!
— Не папкай мне! Делай, что тебе говорят.
Я хочу закричать на него, чтобы он перестал со мной нянчиться. Что могу сама о себе позаботиться, сама забочусь о своём благополучии, и мне надоело, что со мной обращаются как с маленькой несмышленой девочкой.
— Не надо, — он указывает мне в лицо, — говорить то, что ты думаешь сказать.
— Ладно, — выплевываю я сквозь стиснутые зубы.
Я не могу работать, поэтому проведу эти часы, придумывая свою месть Итану. Не то чтобы я не отомстила ему за канноли с зубной пастой — отомстила, вроде как, но он бросил мяч в мою сторону. Каким бы я была человеком, если бы не отомстила в десятикратном размере?