Его огромное тело придавило меня к постели.
Его огромный орган заполнил меня до конца. Лишил невинности. Стал первым.
Раздвигая меня изнутри, он прорывался все глубже и глубже. Пока не уперся до конца.
— Моя девочка. Моя жена. Моя собственность.
Полурык. Полустон.
Я обвиваю его бедра своими. Сжимаю с силой, чтобы заглушить боль где-то внутри. Распирающую и давящую.
— Моя вся.
Эмин обещал что-то хорошее, когда яростно насаживал меня на свой орган.
Эмин говорил, что мне будет нравиться, когда внутри распирало до искр. Когда он нанизывал меня на грех.
Говорил, что теперь я принадлежу ему. Что была непорочной и чистой, а стала его — мраком и пороком. А меня раздирало на части.
И он начал двигаться. В глазах потемнело. Вновь.
— Маленькая, сейчас будет хорошо.
Отчаянно качаю головой. Он таранит меня. Где хорошо?
И снова нанизывает на себя. Пронзает толчками — один за другим. Я сжимаюсь в ожидании такой же боли.
— Не сжимайся! — цедит сквозь зубы, — не сжимайся, твою мать!
— Эмин, мне больно, — я плачу, не скрывая слез.
Эмин чертыхается. Кулаками упирается в кровать, избавляя от груза своего тела. Но не избавляя от органа во мне.
— Я не выйду из тебя, пока не перестанешь сжиматься, — цедит, тяжело дыша, — иначе второй раз будет тоже больно.
А второй раз будет? Мамочки…
Эмин продолжает входить в меня, пожирая глазами. На его лбу выступили капельки пота. На шее вздулись вены. Он успевает вытирать мои слезы и толкаться. Еще сильнее разводит колени в стороны.
Я всхлипываю, но пытаюсь расслабиться. Мое тело не готово принять его, но принимает. И рвется на части.
Все внутри сжимается. Хочет вытолкнуть инородное, чужое, и тогда Эмин шипит, как израненный зверь. И не перестает толкаться.
Его орган внутри меня становится все больше, хотя я не понимаю куда — больше?
В глазах темнеет. Внутри пульсирует. Эмин не тормозит, он безумен.
И мне приходится справляться одной.