— Мы этого не знаем, и мы не получим ответов, пока Райан не возьмет в руки свой гребаный телефон, — рычит Ксавье, но его гнев ни к чему нас не приводит.
Звук открывающейся двери заставляет нас прикусить языки, и Ксавье прикрывает телефон подушкой, прежде чем надзиратель заметит его. Его внимание к деталям — гребаное дерьмо, если только это не касается нас, вот почему я до сих пор не могу осознать тот факт, что Арчи и Иден смогли закинуть наживку и поменяться сегодня местами. Я имею в виду, это определенно имеет смысл, если бы им помог Райан в выполнении плана. Гребаный мудак.
— Добрый вечер, ребята. Пора гасить свет, если только вы не хотите присоединиться к нам на боевых рингах сегодня вечером? — говорит начальник тюрьмы, вытирая рукой пот с верхней губы, когда никто из нас ему не отвечает. Его грязно-белая рубашка заправлена в брюки, на ней все еще видны пятна от его гребаного ужина.
Наше молчание заставляет его хихикать, и сейчас я ненавижу этот звук так же сильно, как и тогда, когда мы были детьми. Он психованный ублюдок, это точно.
— Будь по-вашему. Вы все равно слишком непредсказуемы. Мне нужно зарабатывать деньги, а не, блядь, терять их на вас, маленьких засранцев, которые делают все, что вам заблагорассудится, вместо того чтобы подстраивать драки, — ворчит он, используя ключ-карту на стене, чтобы выключить свет. Пространство сразу погружается во тьму. Поскольку эта комната на самом деле не должна быть тюремной камерой для заключенных, он потратил слишком много денег на желаемые изменения. — Спите с одним открытым глазом. Я заставлю вас есть грязь, прежде чем вы уйдете, — угрожает он, довольный собой, прежде чем неторопливо выйти из камеры и крикнуть, чтобы кто-нибудь запер дверь.
Я смотрю, как Тобиас чешет затылок, отчаянно скучая по своей шапочке, которую они конфисковали по прибытии.
Его дерьмовая попытка угрожать нам ни к чему хорошему не приводит, потому что мы его не боимся. Не сейчас. Он слишком неосведомленный и не в курсе событий, чтобы понимать, что его слова ничего для нас не значат. Мы уже не те напуганные маленькие дети.
— Я его чертовски ненавижу, — выдавливает Тобиас в темноту, и мне знакомо это чувство. Я тоже ненавижу его, но поскольку это его настоящий родитель, уровень ненависти Тобиаса находится на другом уровне. Мои родители были людьми из низов, но теперь они мертвы, а я свободен. Бет отказывается вдаваться во все подробности того, насколько дьявольскими они были на самом деле, но я думаю, что это ее история, которую стоит рассказать.
Не прошло и двух минут, как дверь снова со щелчком открывается, и знакомый нам охранник без слов снова включает свет и оставляет дверь открытой для нас. Он даже не смотрит на нас в поисках одобрения, и я думаю, что он мог бы стать моим новым любимым охранником, поскольку он сделал то, о чем его просили, без единого слова протеста.
— Попробуй еще раз, Ксан, — говорит Тобиас, и я запускаю руки в волосы, отчаяние берет надо мной верх.
Знает ли Райан об Иден? О… ребенке? Это слово кажется странным даже в моем сознании. Знают ли Бетани и Арчи? Если это правда, а я знаю, что это так, то я молюсь Богу, чтобы она не проходила через это в одиночку. Беспокойство разрывает меня на части.
Что это вообще значит, если один из нас станет отцом ее ребенка?
Что это значит для того, чей он? И, что более важно, что это значит для двух других?
Готов ли кто-нибудь из нас вообще к этому?
Блядь. Мне нужно, чтобы Райан ответил на свой гребаный звонок, чтобы мы могли хотя бы разобраться в нашем дерьме. Нам нужно выбираться из этого места, и мне нужно увидеть ее, выслушать ее, и мне нужно это сейчас. Мы облажались ранее. Я могу признать это, но я не повторю ту же ошибку снова.
— Какого черта он не отвечает? — Снова спрашивает Ксавьер, отрывая меня от моих мыслей, когда он смотрит на телефон, как будто в нем есть ответы на все вопросы, но вместо этого мы сидим здесь ни с чем.
Раздается стук в дверь, и Тобиас зовет их войти. Сотрудник исправительного учреждения, который был несколько минут назад, выглядывает из-за двери с виноватым выражением лица и откашливается.