Каллум продолжает:
— Я не сомневаюсь, что ты вытащишь себя из болота и действительно будешь жить жизнью, которая сделает тебя счастливой, Лив, потому что ты этого заслуживаешь, — отмечает он, останавливаясь в паре футов от меня. — Правда. Ты лучше нас, и не думай, что я не знаю этого.
Я рада.
— Но это будет не здесь, — добавляет он. — И не скоро.
Я продолжаю молчать, позволяя своим глазам бегать влево и вправо, чтобы убедиться, что он один. Кажется, Каллум всегда ходит с кем-то, и, хотя он никогда ничего не пробовал, не сомневаюсь, он способен на что угодно.
— Почему, ты думаешь, Клэй так сильно ненавидит тебя? — с нажимом произносит он, но не ждет ответа. — Потому что она знает, что это последний раз, когда она может быть больше, чем ты.
— Она никогда не была больше или лучше.
— Клэй бы получила роль Меркуцио, — парирует он.
Я стискиваю зубы, и он это видит, потому что его улыбка становится шире.
Каллум прав. Они бы не отказали ей или, возможно, кому-то еще в этой школе.
И я могу лгать себе сколько угодно и говорить, что мне нужна эта роль, чтобы получить некоторый опыт, прежде чем я подам заявление на театральную специальность в колледже, но правда в том, что я испытываю жуткий голод. Я хочу, чтобы меня заметили, прежде чем я покину это гребаное место.
Своих братьев. Эту школу. Я не могу покинуть Мэримаунт или Сент-Кармен никем.
Когда-нибудь я стану голосом для других и расскажу, как у меня почти не было друзей. Как Клэй Коллинз сделала так, что для меня здесь никогда не было места. Как ее мать отремонтировала чертовы душевые в раздевалке три года назад, чтобы я не пялилась на их голых дочерей.
— Ты хочешь роль? — спрашивает он.
Я поднимаю на него глаза.
Каллум вздергивает подбородок.
— Она твоя.
— Если я рассмотрю твое предложение, — добавляю я недосказанное, потому что точно знаю, к чему он клонит. У нас уже когда-то состоялся подобный разговор.
Но он лишь тихо смеется, опуская взгляд и придвигаясь ближе.
— О, у тебя было время подумать об этом, — поддразнивает он. — Теперь мне нужен ответ.
Я дам тебе ответ.
— Она симпатичная, — внезапно шепчет он.
Я замираю.
— Нежная, светловолосая, молодая… Губы, которые на вкус, как молочный коктейль, и это даже вполовину не так хорошо, как вкус ее языка.
Мой желудок скручивается и завязывается узлом, а я желаю, чтобы мой ботинок попал ему в лицо. Представляю себе эту улыбку, покрытую кровью.
— И она захочет всего, что ты с ней сделаешь, — продолжает он.
Я бросаю пальто на ближайший стул и начинаю обходить его, но он встает передо мной и достает из кармана листок бумаги, протягивая его мне.
— Ты сделаешь это, — уточняет он. — И ты получишь свою роль.
Он протягивает мне бумагу, и я колеблюсь, ни на секунду не соглашаясь на его предложение, но любопытство берет надо мной верх.
Разворачиваю листок и вижу, что это чек. От Гарретта Эймса.
Для школы.
В записке говорится, что это для школьного театра.
Я смотрю на пожертвование в двадцать пять тысяч долларов, которое, как я полагаю, имеет отношение к Каллуму. Ламберт получит немного денег на спектакли на следующий учебный год, если позволит мне получить роль, которую я хочу. И Каллум позаботится об этом, если я дам ему то, что хочет он.
Значит, так работает мир? Я устраиваю секс-шоу с какой-то незнакомой цыпочкой для группы слюнявых парней из братства и буду жить долго и счастливо?
Или вся моя тяжелая работа, время и благие намерения действительно сведутся к тому, насколько хорошо я всегда буду получать роли через постель?
Чувствую, как Каллум двигается вокруг меня, пока я изучаю чек дольше, чем мне хотелось бы. Он настоящий. Он подписан.
Для Эймсов это легкие деньги. Они даже не заметят, что они пропали.
Сцена твердеет под моими ботинками, и я ощущаю жар прожектора, который даже не светит, и взгляды невидимых зрителей со всех кресел устремлены на меня.