— Мира! Нашлась! Ну привет, спальня тоже перебор. У моего брата нет вкуса. Нравится тебе трахаться на кровати, рядом с которой эти уебищные люстры висят?
— Ну ты и нажрался. А если бы Андрей был дома? Ты на хрена приперся сюда?
— Был бы пиздец, — пытается пьяно кивнуть Дима, чуть не падает и начинает пробираться к кровати. — Но ведь его нет, главное, что ты есть.
Дима заваливается на кровать и уверенно тянет руки ко мне, пытаясь обнять, я же его отпихиваю.
— Свали отсюда и больше никогда не приходи. Понял меня?
— Я уже здесь и хочу тебя, — опять его руки на моих бедрах, и он нависает надо мной. Как от него несет алкоголем.
— А я тебя не хочу, убирайся, — рявкаю я и пытаюсь убрать его руки, только почти не выходит. — Дима, уходи!
— Я зря сюда ехал? Нет, Мира, я тебя хочу.
— Ты придурок? Я же сказала нет!
Со всей силы пихаю его в грудь, только Дима слишком сильный и наваливается на меня. Он переворачивает меня на спину и дышит ужасным перегаром мне в лицо. У него страшные глаза, в них не только пьяная опасность, еще и боль, много боли а еще злость. В Диме есть огромная сила, что-то непостижимое. Раньше мне казалось, что он хорошо контролирует себя, сейчас все замки слетают, и мне становится страшно.
— Я хочу трахнуть тебя в этой ебаной квартире, в кровати, где ты спишь с ним. Хочу, чтобы это дорогущее покрывало промокло под тобой.
Его рука слишком сильно сжимает мою грудь. Освободиться от данного прикосновения выходит, только когда втыкаю ногти в его кисть.
— Мы никогда не будем трахаться здесь, — злости в моем голосе больше, чем в глазах Димы.
— Да что ты говоришь. В чем проблема? Слишком глубокие чувства к мужу? Представь, Андрей возвращается раньше и застает нас в таком положении на своей кровати. Было бы весело, правда? Посмотри на меня, Мира, а ну посмотри, — Дима грубо поворачивает мое лицо к себе. — А глазки загорелись, да ты возбудилась от этой мысли!
— Да пошел ты.
— Признайся, ты бы хотела, чтобы Андрей сейчас пришел, и мы втроем занялись сексом, — шепчет он мне и покусывает ухо. Я кручу головой, чтобы освободиться. — Ты ведь фантазируешь о тройничке. Ты значит такая в центре внимания, и два брата стараются доставить тебе удовольствие. Хотела бы почувствовать в себе сразу двоих?
— Дима, ты пьяный, слезь с меня!
Он не слазит, только сильнее придавливает и запускает руку мне под платье. Что-то уже совсем не весело, мне противно и тошнотворный ком бьется в горле.
— Да ты вся мокрая. Моя похотливая малышка. Или мысли о тройничке тебя так возбудили, или то, что ты так сильно выкручиваешься, а я тебя не выпускаю. Ты же хочешь, чтобы я тебя трахнул сейчас, признайся.
— Нет, не хочу. Мне противно, убери руки и встань с меня.
— Нет.
Дима буквально лишает меня возможности двигаться. На секунду мне становится страшно, затем я чувствую, как он вводит в меня два пальца. Вторая рука уже под платьем и до боли сжимает грудь. Как ненормальная, вырываю его пальцы из себя и из всех новых сил пихаю. Дима заваливается набок, лишь когда получает коленом в живот.
— Ты что собрался меня изнасиловать, совсем ебанулся?
Стою у кровати и поправляю трусы, затем волосы и смотрю на него не совсем обижено, скорее злобно. Дима ничего не говорит, падает на кровать и трет руками лицо.
— Набухался в говно, так дома сидел бы. Куда ты поперся в таком состоянии?
Я вздыхаю и выхожу из комнаты: надо мне немножко водички выпить. Подношу стакан к крану с питьевой водой и слышу шаги в гостиной. Туда и иду со стаканом. Не ожидаю я, что Дима стоит у полки с элитным алкоголем и из горла хлещет коньяк. Подхожу к нему поближе. Меня передергивает, и я чуть не выпускаю стакан из рук.
— Ты что сделал? Это самая дорогая бутылка, она еще так нарядно запечатана была. А ну поставь!
— Неужели бухла жалко?
— Тебе уже хватит, — пытаюсь выхватить бутылку. Не удается.
— Я сам решу.
— Да ты уже дорешался.
Не готова сдаваться и чуть не на шею Диме вешаюсь, чтобы выхватить бутылку. Он скручивает мне руку, и я визжу от боли, заезжаю ему локтем в грудь, мы вдвоем пошатываемся. Дима хватает меня, чтобы я не упала, а коллекционный коньяк разбивается о каменный пол со страшным звоном. Теперь на полу лужа с сотней причудливых осколков.
— Молодец, — огрызаюсь я.