— И что? — спрашивает Хендрикс. — Я уверен, ты слышала, как я всё время говорил о тебе. Я не понимаю этого.
— Я слышала, как ты сказал своим друзьям, что трахнул меня.
На его лице появляется выражение осознания, и он отпускает мои руки:
— Ох.
— Да. Ох, — я скрещиваю руки на груди и вытираю воду со лба, что приносит мне огромную пользу. Я вижу чёрные подтеки на своей руке и понимаю, что тушь, должно быть, растеклась по щекам. Наверное, я выгляжу как клоун.
— И ты злилась из-за этого пять лет? — теперь Хендрикс улыбается мне.
— Прекрати насмехаться над этим, придурок.
Волна раздражения проходит сквозь меня. Я могла бы дать ему пощёчину прямо сейчас за то, что он такой самодовольный и несносный, но вместо этого я делаю шаг вперёд и толкаю его так сильно, как только могу. Он хватает меня за запястья, и я сопротивляюсь.
— Отпусти меня, ты… придурок.
— Опять придурок, да? — спрашивает он. — Ты становишься такой непристойной, когда злишься.
— Я говорю тебе, что знаю, что ты был полным мудаком, а ты смеёшься надо мной, — сердито говорю я. — Ни черта в тебе не изменилось, Хендрикс.
— Нет, — произносит он, пристально глядя на меня. — Ни черта не изменилось.
— Отпусти меня.
— Нет.
— Пошёл ты.
— Я сказал, что трахнул тебя, Эдди.
— Я знаю, что ты это сделал, — говорю я. — Я только что сказал тебе, что слышала, как ты это сказал.
— Но ты же знала меня, — произносит Хендрикс. — Ты знала меня больше, чем кто-либо другой во всем чёртовом мире, но тебе не пришло в голову, может быть, спросить, зачем я рассказал это своим друзьям? Ты не думала, что у меня, возможно, была причина?
— То, что ты сказал, было грубо.
— Так и должно было быть, — говорит он. — Старшеклассники — придурки и один из них хотел трахнуть тебя.
— Значит, тебе пришлось сообщить им, что ты пометил меня как свою?
Хендрикс притягивает меня к себе, его рука скользит по моей пояснице, и его твёрдость вдавливается в меня, посылая волну жара по моему телу.
— Ты моя, Эдди. Это факт. Но когда я отмечу тебя как свою, ты, черт возьми, поймёшь это.
— Ты хочешь меня, чтобы иметь право хвастаться, — говорю я, но тоже не отодвигаюсь.
— У любого мужчины, который не хотел бы хвастаться тем, что он с тобой, не всё в порядке с головой, — произносит он. — Но я не собираюсь никому ничего говорить.
Хендрикс убирает влажную прядь волос с моего лба. Его рука следует за завитком, когда он заправляет его мне за ухо, а затем, словно не в силах контролировать себя, он хватает меня за волосы точно так же, как делал это в коридоре, и запрокидывает мою голову назад. Затем он прижимается своими губами к моим.
Моё сопротивление ослабевает, и я чувствую, как растворяюсь в нём, в поцелуе, когда его язык находит мой. И я больше не чувствую дождя. Я чувствую только Хендрикса. Его руки скользят по моим рукам, его губы прижимаются к моим, его язык находит мой язык, на секунду неуверенно, а затем жадно.
Его рука оказывается под тканью моей рубашки, а затем его ладонь оказывается на моей груди, и мой сосок твердеет под лифчиком. Я хочу почувствовать его руки на своей коже, и эта мысль заставляет меня застонать.
Кажется, прошла вечность, прежде чем я растворилась в поцелуе, пока не отстраняюсь, хватая ртом воздух. Моя нижняя губа кажется припухшей, в синяках от его поцелуя, и я провожу по ней языком, ощущая вкус крови.
Хендрикс протягивает руку и прижимает большой палец к моей губе.
— Прости, — говорит он.
— Всё в порядке. Это просто немного крови.
Он приподнимает мой подбородок и смотрит на меня.