Сирша разговаривала с Изабеллой. Я подумала, ты захочешь знать. Это моя вина, я попросила Изабеллу зайти и познакомиться с Бриджит. Не злись на нее. Возможно, ты захочешь проведать ее. Сирша включила режим “королевской суки”. Напиши мне, если тебе что-нибудь понадобится.
— Это чертово вмешательство… — я обрываю мысль, пока она не стала более недоброй, чем мне хотелось бы. Я стискиваю зубы, переоценивая, как планировал провести остаток дня. Я могу только представить, в каком состоянии, вероятно, сейчас находится Изабелла, и мой непосредственный инстинкт — пойти к ней. Я хотел бы, чтобы она рассказала мне, что произошло вместо того, чтобы получать сообщение от Аны, но я уже знаю ответ на вопрос, почему. Она не хочет расстраивать меня или сеять еще больше раздоров, но я, черт возьми, хочу знать, когда кто-то был недобр к моей жене.
Моя жена. Эта мысль промелькнула у меня в голове как рефлекс, а не как у мужчины, уже замышляющего развод. Я так же быстро выкидываю это из головы, потому что не хочу слишком глубоко задумываться о том, почему это так. Я не хочу думать о будущем с Изабеллой, которого, как я убедил себя, у нас не может быть.
Стоя у своего мотоцикла, я быстро отправляю сообщение Ане, чтобы поблагодарить ее за то, что дала мне знать, и сообщаю, что собираюсь проведать Изабеллу. Я так же быстро отправляю сообщение Изабелле, давая ей знать, что я уже в пути, и не утруждаю себя ожиданием ответа. Я собираюсь убедиться, что с ней все в порядке, несмотря ни на что.
Когда я поднимаюсь на ее этаж, я вижу, что дверь приоткрыта. Мое сердце подскакивает к горлу, мои боевые рефлексы уже активизируются при мысли о том, что кто-то мог вломиться, пока я не замечаю несколько высоких ящиков прямо снаружи, в холле. Я хмуро смотрю на них, не понимая, что происходит. Мгновение спустя я вижу, как Изабелла высовывает голову, и у меня перехватывает дыхание.
Она одета более скромно, чем я когда-либо видел ее, в мягких на вид брюках для отдыха, низко сидящих на бедрах, и укороченной майке, открывающей мягкую коричневую гладь ее все еще плоского живота. От одного вида этой обнаженной плоти, намека на ее тазовые кости над поясом, у меня пересыхает во рту от желания, и я замираю на месте, желая увидеть больше. Ее густые, волнистые черные волосы собраны в пучок на макушке, и она хмуро смотрит на коробки, как будто они представляют собой особенно сложную проблему. Это дает мне возможность посмотреть на нее незаметно, наслаждаясь видом ее расслабленности и, казалось бы, домашней обстановки. Только приглядевшись повнимательнее, я вижу, что ее глаза покраснели, губы потрескались, как будто она плакала и кусала их. Во мне поднимается волна гнева, направленная исключительно на Сиршу за то, что она довела мою Изабеллу до слез.
Секунду спустя она замечает меня, и ее глаза расширяются.
— Найл. — Она произносит мое имя, как будто я какой-то спаситель, как будто я пришел спасти ее, и это не должно быть сюрпризом. В конце концов, я делал это снова и снова.
— Что все это значит? — Я указываю на коробки, и Изабелла краснеет.
— Мебель, — говорит она тихим голосом, как будто боится, что я могу расстроиться. — Вещи, которые мы с Анной купили сегодня. Они сказали, что их доставят только на следующей неделе, но…
— Они пришли раньше. — Я заканчиваю предложение легкой улыбкой. — Иногда такое случается, когда они видят, что у тебя такая модная кредитка. — Я дразняще подмигиваю ей. — Вероятно, нам нужно убрать часть старой мебели, да?
— Я знаю, это много… — Ее щеки краснеют, и я быстро подхожу к ней, стоя достаточно близко, чтобы я мог просунуть пальцы под ее подбородок, приподнимая ее лицо так, чтобы она смотрела мне в глаза.
— Пока ты находишь то, что тебе нравится, что позволит тебе чувствовать себя здесь как дома, это все, что меня волнует, — твердо говорю я ей. — Чего я не хочу, так это чтобы ты перетаскивала что-нибудь слишком тяжелое, так что зайди обратно на минутку, пока я спущусь в вестибюль. Мебель в квартире принадлежит зданию, поэтому они захотят прислать кого-нибудь наверх, чтобы убедиться, что она доставлена в нужное место.
Она улыбается мне, нежно и водянисто, и мне приходится бороться с желанием наклониться и поцеловать ее. Она чертовски красива, красивее всех, кого я когда-либо знал, любой женщины, с которой я когда-либо был, и я хочу ее со свирепостью, которая причиняет боль.
— Я сейчас вернусь, — мягко говорю я ей, умудряясь сопротивляться своей потребности в ней, но едва-едва. Мы должны привыкнуть быть друзьями, сородичами, а не любовниками, напоминаю я себе. Это так чертовски тяжело, когда я чувствую, что она мне нужна, когда я чувствую, что никакого количества времени, никаких часов, проведенных с ней в постели, никогда не будет достаточно, а мне приходится подавлять это в себе.