— Я Эни, — я посмотрела на него, пытаясь понять, может быть, я каким-то образом проникла в него так же, как он проник в меня. — Большинство людей зовут меня просто Эни.
Вернувшись в пентхаус, высокий худощавый мужчина в темно-синем костюме встретил нас в холле. Он протянул Чендлеру коричневый бумажный пакет. Что бы ни было внутри пакета, он пах корицей, свежеиспеченным хлебом и раем.
Чендлер дал ему чаевые, а затем повел нас к лифту. Стоявший на страже громоздкий парень ухмыльнулся, увидев меня. Он захихикал, когда мы прошли мимо него.
— Пинай камни, засранец, — пробормотала я, когда двери закрылись. Я была не в настроении терпеть его презрение.
— Он просто делает свою работу, — сказал Чендлер, не обращая внимания. Как-будто его работа заключалась в том, чтобы закрывать глаза на похищение.
— Я не знала, что самоуверенный засранец — это настоящая карьера.
Его жесткое выражение лица не изменилось: — Ты будешь удивлена тем, как некоторые люди зарабатывают свои деньги.
Казалось, что в его словах был скрытый смысл, но мой резервуар был на исходе от сарказма и энергии.
Как ты? Я хотела спросить, но не стала. Я все еще понятия не имела, чем занимается Чендлер и как он смог позволить себе пентхаус в Нью-Йорке, но если бы мне пришлось гадать, я бы поставила на то, что это как-то связано с кровью на его рубашке вчера. Серийный убийца приходил мне в голову раз или два.
Когда двери лифта открылись, мой желудок уже издавал неловкие звуки. Двадцать один этаж сладкой пытки корицей. Безвкусные макароны — это еще куда ни шло.
Он поставил пакет на кухонную стойку, затем начал вынимать его содержимое.
— Я заказал ее по дороге в аэропорт. Я подумал, что из-за беготни у тебя разыгрался аппетит.
Это была… человечность, которую я услышала в его голосе?
Не может быть.
После всего, через что прошли мои эмоции за последние два дня, возможно, это был способ моего разума ухватиться за позитив. В любом случае, я приветствовала это.
Он поставил два пластиковых контейнера с прозрачными крышками рядом с пакетом.
— И это дерьмо действительно съедобно.
Возвращаемся к реальности.
Я закатила глаза и села на один из металлических барных стульев вокруг кухонного острова. Самые вкусные французские тосты, которые я когда-либо видела в своей жизни, атаковали мои чувства, когда я сняла крышку. Толстые ломтики, покрытые сахарной пудрой по бокам. Я открыла маленький круглый контейнер с сиропом и вылила его сверху. От одного взгляда на это у меня потекло изо рта.
Чендлер сел на стул рядом со мной: — Я обещаю, что он не отравлен.
Я подняла бровь, разворачивая пластиковые столовые приборы: — Так говорит каждый, кто когда-либо пытался кого-то отравить.
Он отрезал уголок своего тоста, обмакнул его в сироп, затем поднес вилку к моему рту.
— Вот. Можешь взять мой.
Я замерла, вспомнив, как в прошлый раз он подносил что-то к моим губам. От одного его присутствия по моим венам разлилось тепло.
В его глазах был вызов, как будто он тоже это чувствовал. Он провел вилкой по моим губам, размазывая сироп и сахарную пудру по моему рту. Затем он сделал то же самое с собой. — Вот так. Теперь мы умрем вместе.
Как Ромео и Джульетта.
Боже мой. Я официально потеряла свой чертов разум. Это была не романтика. Это было безумие. Час назад я хотела убежать от него. Теперь я хотела попробовать сахар на его губах.
Его язык высунулся и провел по нижней губе, вбирая сладкую белую пудру. Он вернул вилку ко мне. Его напряженный взгляд не ослабевал: — Ешь.
Я наклонилась, губы разошлись, рот открыт, язык готов. Я не могла остановиться. Да и не хотела. Нас притягивало друг к другу, как два магнита.
Чендлер поднес вилку к моему рту и с горячим взглядом наблюдал как я жую. Потом он протянул руку и отрезал уголок моего тоста, а затем отправил его в рот. Призрачная улыбка коснулась его губ, когда он жевал, первая искренняя улыбка, которую я видела с тех пор, как приехала сюда. Эта улыбка растопила каждый дюйм моей души.
Мое сердце было в беспорядке.