У нее задрожали губы и по щекам покатились совершенно бесполезные слезы.
- Мне было плохо. Я не мог уснуть, и ты приносила мне теплое молоко, - Баки озвучил так, словно процитировал по памяти заученный наизусть, кем-то написанный текст. – Не знаю, вели ли об этом записи и читал ли их Пирс, но он, сука, основал на этом свой собственный блядский ритуал… - ровный голос дрогнул, в одно мгновение переполненный ненавистью и злобой. – Солдат плевать хотел на все это, у него не было моей памяти, а у меня его есть, и я…
Откровение оборвалось на середине. Снова повисла тишина, в которой обостренному слуху вполне могло быть доступно, как безудержные слезы, срываясь с ее подбородка, мелкими каплями падали на пыльный стылый пол.
Она колола его, и он молчал о том, что помнит, она промывала его раны и поила с руки, и он ничего не сказал. Не видя и не пробуя содержимого кружки, он вспомнил молоко. Спустя бесконечные семьдесят лет.
- Я не мог заснуть. Охрану жутко донимала собственная невозможность поспать, и тогда они звали тебя. Ты приносила молоко и… и книжку. Какую-то русскую-народную нелепицу.
Она слышала все, о чем он говорил, не могла не слышать, хотя уже давно стекла по сырой стене на пол, ослепнув от слез и задыхаясь в беззвучных рыданиях.
- Меня от еды выворачивало. Особенно поначалу. И ты примешивала к молоку мед, а чтобы я зубами не колотился о край, ты кусок капельной трубки приноровилась опускать в кружку вместо соломинки. Не знаю, что они с тобой делали, и как работает эта чудовищная штука в твоей голове, но…Ты это помнишь?
- Джеймс, я сделала это с тобой, - слезы кончились, оставив после себя тупую пульсацию фактов. - Добровольно, а не по чьему-то приказу. Вот, что я помню.
Баки словно вовсе ее не услышал.
- У меня спина болела. Из-за руки, - раздался звук, похожий на скрежет – Баки небрежно поскреб металлическое плечо. - После ломок особенно сильно. Ты спрашивала, болит ли что-то, я ничего не говорил, а однажды ты просто велела мне перевернуться на живот. У койки стояла охрана с автоматами. Я думал, стрелять станут или удары прикладами отрабатывать, но ты выставила их за дверь. Всегда выставляла, когда приходила.
Он договорил, дрожь зубов наслоилась на шелест пластин, когда Баки обеими руками обхватил тело поперек, словно пытаясь согреться или защититься, или уменьшить боль, заняв в пространстве меньшую площадь.
Раненый, голодный, замерзший, усталый. За неполные десять минут в пересчете на количество слов он сказал ей больше, чем за последние несколько дней, включая сам момент их встречи впервые с роковых событий 46-го. И были это ни разу не обвинения, которых она ожидала.
- Джей… Баки… - имя кинжалом встало поперек горла, цеплялось о зубы, путало мысли.
«Солдатик, ну пожалуйста, ляг, - хотелось ей повторять заученные давным-давно монологи, обращенные к безымянному в то время пленному. - Тебя никто не тронет. Никто не ударит. Пожалуйста, перевернись на живот. Они ушли, видишь? Посмотри. У меня ничего нет. Я не стану ничего тебе колоть».
В первый день солдат так и не перевернулся. На следующий день лежал камнем, который расслабить было все равно, что раздробить гранит. Еще через несколько дней он сам подался к руке, нерешительно, словно дикий зверь, позволил пальцам единожды огладить литые мышцы.