Прошипел кто-то вслед проклятия, а я не слушала. Поздно мне уже было, хуже всё равно не сделают.
В дом нас пустили молча, слуг там и впрямь мало осталось. Пустота такая давила, даже шаги эхом в ушах отдавались. Остановились мы у больших белых дверей. За ними — зал, из него, словно продолжение, часовенка маленькая, барская, домашняя.
— Ведьму им подавай в невесты, а самим гостей пригласить стыдно, не дай бог, кто лишний увидит, — бурчал себе под нос отец.
— Так даже лучше.
Я хотела дверь толкнуть, а отец не дал, удержал за руку.
— Хочешь, беги, — проворчал угрюмо.
— Не хочу, — отозвалась я. Плечами пожала, чтобы поспокойнее казаться. Посвободнее. Да ведь и вправду не хотела. Зачем? Пустое всё.
Зашли в зал, в тот самый, что мне в зеркале привиделся. Я как шторы заметила, так с трудом отвернуться смогла, как будто они что-то важное значили. А вот голову поднять — не смогла. Так и шла, разглядывала богатый ковёр под ногами. Мне и знать-то не хотелось, кто меня там впереди ждал. Достаточно я про барина слышала, решила, пусть будет, что должно.
Дошли до конца дорожки, остановились. Воском пахло, дымом, свечами. А я всё за руку отца держала, никак пальцы разжать не могла, да и он, казалось, меня бросать не собирался. Постоял, хмыкнул сердито.
— Тебе, значит, дочку мою отдаю?
— Мне, — раздался голос, а я как услышала, так и зажмурилась. Сильно-сильно, до боли. Открыла глаза. Нет. Не изменилось ничего.
— Чего сам не пришёл? — пробурчал отец.
— Поздно было, поторопился отец с новостями к моему приезду. Потому я исправить хотел, убедиться должен был, что несчастной её не сделаю. Много лет этого дня ждал, служба только не отпускала.
— Ждал он, а руки её сам и не попросил?
— Попросил.